Загадочные сверхвозможности человека - [86]

А fortiori ("тем паче") изображают в сиянии Будду. В Амаравати он представлен в виде колонны пламени. В конце повествования Будда замечает: "Я стал пламенем и поднялся в воздух на высоту семи пальмовых деревьев" ("Дигха-никая", III, 27). Два образа, выражающие преодоление человеческого уровня – огненная яркость и вознесение на небо, – здесь использованы рядом. Упоминания о сиянии Будды – своего рода клише, переходящие из текста в текст ("Дивьявадана", ХЬУТ-УП, 75; "Дхаммапада, XXVI, 51 и др.). Статуэтки школы Гандхары отличаются тем, что изображают языки шпшени, исходящие от тела Буддвг, особенно – от его плеч. Иногда Будда изображается парящим в воздухе, и тогда трудно дать однозначный ответ на вопрос, видим ли мы за его спиной языки пламени или крылья.

То, что этот свет имеет йогическую природу, т, е, является результатом практической реализации трансцендентного состояния, свободного от всяких ограничений, подтверждается рядом текстов. Так, "Лалитавистара" говорит, что, когда Будда пребывает в самадхи, "луч, называемый Украшение Света Знания (джнаналокала накрам нома расмих), поднимается от его черепного шва (усниса) и сияет над головой". Поэтому в иконографии Будду принято изображать с нимбом пламени, окружающим его голову. А. К. Кумарасвами цитирует вопрос из Саддхармапундарики" (с. 467): "Ради какого звания сияет нимб над головой "Татхагаты?" – и находит ответ в строке из Бхагавадгиты" (XIV, 11): "Там, где знание, свет сияет сквозь отверстия тела". Тем самым сияние тела есть признак преодоления всех обусловленных состояний: боги, люди и Будды сияют, когда они погружены в самадхи, то есть когда они составляют одно с абсолютной реальностью, Бытием. Традиция, связанная с чань-буддизмом, утверждает, что при рождении каждого Будды он осиян пятью огнями, а от тела его исходит пламя. Точно так же любой Будда может озарить всю Вселенную светом, что исходит от нескольких волосков, растущих между его бровями. Характерно, в амидизме – мистическом течении, которое придает опыту люминофании гораздо большее значение, чем другие школы буддизма, – именно Амида, Будда Бесконечного света, играет главную роль.

Другая мистическая тема, важная для нашего исследования, – посещение Будды, медитирующего в пещере, Индрой (Индра-шайлагуха). Согласно этому мифу, Индра в сопровождении сонма богов сошел с неба в Магадху, где в пещере на горе Ведийяка медитировал Татхагата. Пробужденный пением Ганд-харвы от медитации, Будда волшебным образом раздвинул пещеру, так что все гости смогли войти в нее, а он – принять их подобающим образом. Пещеру освещал яркий свет. В "Дигха-никае" (Сак-ка Панха Сутта) говорится, что свет исходил от богов, однако другие источники ("Диргханана-сутра", X и далее) приписывают причину этого света "пламенеющему экстазу" Будды. В классических биографиях Будды, написанных на пали в санскрите, это посещение Индры не упоминается. Однако данный эпизод занимает важное место в искусстве Гандхары и Центральной Азии. Параллель с пещерой Рождества и поклонением волхвов напрашивается сама собой. Монере Виллар заметил, что обе легенды повествуют о том, как Царь богов (Индра) или "Цари, сыновья царей" посещают пещеру, чтобы поклониться Спасителю, при этом пещера чудесным образом озарена сиянием. Несомненно, сам этот мотив старше, чем индо-ирано-эллинистический синкретизм; он неотделим от мифа о победном появлении Бога Сына из изначальной пещеры.

Следует сказать несколько слов о связи космогонии с метафизикой света. Мы видели, что махаяна отождествляет татхагат с космическими стихиями (скандха), рассматривая их как светоносные сущности. Это весьма смелое онтологическое допущение может быть понято лишь на фоне развития буддизма в целом. Однако возможно, что сходные представления высказывались в раньше: во всяком случае, в текстах гораздо более древних можно обнаружить предпосылки этой грандиозной космогонии, трактующей творение как манифестацию Света. Так, Кумарасвами связывает санскритское лила – "игра" и в первую очередь – "игра космических сил" скорнем лелэй – "гореть", "искриться", "сиять". Таким образом, слово лелэй могло значить Огонь, Свет или Дух. Судя по всему, уже тогда индийские мудрецы осознали связь между творением космоса, возникающего из игры божественных сущностей, и танцем языков пламени, пожирающего топливо. Аналогия эта напрашивалась сама собой, так как пламя изначально считалось парадигматической манифестацией божественности. Приведенные здесь примеры подтверждают именно такой вывод. Пламя и, соответственно, свет в Индии были символами творения и выражали самую сущность Космоса, особенно если учесть, что Вселенная считалась всего лишь манифестацией божественного или, точнее, "побочным результатом" "игры" божественных сил.

Параллельный ряд образов и представлений, выкристаллизовавшихся вокруг майи, обнаруживает сходное видение: творение мироздания – божественная игра, мираж, иллюзия, магически проецируемая божеством. Известно, сколь серьезное значение имело представление о майе для развития онтологии и сотериологии в Индии. Меньшее ударение делалось на ином: чтобы разорвать покрывало майи и прорвать космическую иллюзию, необходимо сперва осознать ее характер как "игры" – свободной спонтанной активности божества – и вслед за этим, имитируя божественный образ действий, можно достичь свободы. Парадокс индийской мысли заключается в том, что представление о свободе скрыто за представлением о майе – т, е, об иллюзии и рабстве, – и потому обрести свободу можно лишь косвенным путем. Тем не менее достаточно открыть глубокое значение майи – божественной "игры", чтобы уже встать на путь освобождения.