Загадочные страницы истории XX века - [16]

Конечно же, многие сегодняшние прогрессисты и либералы будут резко возражать, пытаясь доказывать, что между даже самыми “правыми” веховцами и, с другой стороны, “черносотенцами” якобы нет ничего общего. В связи с этим уместно обратиться к весьма характерной нынешней статье Владлена Сироткина “Черносотенцы и “Вехи”, где предпринята попытка убедить читателей в том, что веховцы в равной мере не совместимы и с “левыми”, и с “правыми”. Правда, В. Сироткин не умолчал об очень выразительной особенности “Вех”: в этом сборнике сокрушительно развенчивались “левые” (и революционеры, и либералы), но, — признает В. Сироткин, — “о черносотенцах там ни слова — народопоклонничество и здесь сыграло роль самоцензуры!”

Автор вряд ли до конца осознал смысл своего собственного суждения… Ведь получается, что спровоцированные “левыми” бунты и аграрные беспорядки не являлись, с точки зрения веховцев, выражениями народной воли (именно потому “народопоклонничество” веховцев не мешало им отвергнуть все “левое”), а сопротивление Революции со стороны “черносотенцев” эти виднейшие мыслители, напротив, воспринимали как выражение подлинной народной воли, не подлежащей критике! В это стоит вдуматься…

Стремясь, так сказать, окончательно разоблачить “черносотенцев”, В. Сироткин пишет о речах Н. Е. Маркова (“черносотенный” депутат Государственной думы): “Все это очень напоминало будущие речи Муссолини и Гитлера… И не случайно в своей мракобесной книжке “Война темных сил” Марков позднее восторгался Муссолини” 16. Плохо осведомленный В. Сироткин явно полагает, что, сообщая об этом, он полностью “отделил” веховцев от “черносотенцев”.

Однако веховец (и далеко не самый правый) Н. А. Бердяев в одно время с Марковым писал в своей книжке “Новое средневековье”: “Фашизм — единственное творческое явление в политической жизни современной Европы… Значение будут иметь лишь люди типа Муссолини, единственного, быть может, творческого государственного деятеля Европы”. 17

Могут возразить, что Бердяев вообще был крайне неустойчивым мыслителем, и у него можно обнаружить самые разные, нередко несовместимые, суждения. Но фашизм с его полным отрицанием “классических” форм демократии вещь весьма и весьма определенная, конкретная, и одинаковый легко мысленный восторг перед ним ясно свидетельствует, что у Бердяева и Маркова были несомненные общие основы мировосприятия. Словом, попытки Владлена Сироткина и многих других убедить нас в несовместимости идеологии веховцев и “черносотенцев” попросту несерьезны; Деятель, в честь которого получил свое имя историк Сироткин, то есть настоящий Владлен, был гораздо более прав, когда в свое время теснейшим образом связывал веховцев и “черносотенцев”. В еще большей степени все это относится к тем двум великим мыслителям, которые были “правее” веховцев и с которыми, в частности, тесно сблизился в свои зрелые годы С. Н. Булгаков, — П. А. Флоренскому и В. В. Розанову.

Впрочем, вопрос о Розанове даже не требует особого обсуждения, ибо и при жизни, и вплоть до нашего времени его вполне “заслуженно” именуют “черносотенцем”. В связи с этим вспоминается один характерный эпизод из недавней литературной жизни. Кличка “черносотенец” не раз была употреблена в обширной статье о Розанове, сочиненной беззаветной современной “либералкой” Аллой Латыниной (см. журнал “Вопросы литературы” № 3 за 1975 год). Вскоре на заседании Приемной комиссии Московской писательской организации решался вопрос о вступлении А. Латыниной в Союз писателей, — притом статья о Розанове рассматривалась в качестве главного “достижения” претендентки. Я, состоявший тогда в сей комиссии, выступил против приема А. Латыниной, однако отнюдь не потому, что она “клеймила” Розанова как “черносотенца”. Я говорил о том, что претендентка, увы, пишет о гениальном мыслителе как о некоем сомнительном писаке, якобы специализировавшимся на “политических доносах”, “покушавшемся на свободу духа, свободу слова” (это Розанов-то!), проявлявшем “озадачивающую тенденциозность и странную глухоту(!) к художественной природе произведения искусства”, “поразительную глубину непонимания) Достоевского” и т.д. и т.п. (все это — цитаты из статьи Латыниной…) Я выразил уверенность в том, что через какое-то время самой А. Латыниной будет попросту стыдно за этот свой жалкий опус (это время, думаю, настало; во всяком случае, невозможно представить, что бы А. Латынина добровольно переиздала это свое “творение”…).

Разумеется, мое выступление встретило в Приемной комиссии самый жесткий отпор, и А. Латынина была принята в Союз писателей — прежде всего именно как автор статьи о Розанове. Мое положение в Комиссии стало после этого шатким, а через какое-то время я постыдился промолчать и резко выступил против приема в Союз писателей высокопоставленного графомана — тогдашнего первого замминистра иностранных дел Ковалева, которого “рекомендовали” одновременно два секретаря Союза (хотя это не одобряется Уставом) — Андрей Вознесенский и Егор Исаев. И тогда меня уже вообще вычеркнули из Приемной комиссии… Я же, признаюсь, был весьма рад, что как-то пострадал из-за Розанова, которого теперь издали аж миллионными тиражами (это едва ли мог предвидеть и сам Василий Васильевич!).