Загадочная Шмыга - [5]

— Ваша карта, сударыня, бита…

И застенчивая девчушка затеяла игру с капризной музой искусства. Опереттой.

Тогда она еще не подозревала о том, что прожить жизнь в театре без обид и предательства практически невозможно. Сегодня, когда столько лет отдано театру, когда ее называют первой леди оперетты, она иногда спрашивает себя: а если бы и знала, что подстерегает ее на тернистом пути, где шипов гораздо больше, чем роз, где сплетни, козни, зависть и интриги, где бьют ниже пояса, подставляют подножку, улыбаются ненавидя, — стала бы она актрисой, полностью подчинив свою жизнь только театру, который стал ее вторым домом, или все-таки предпочла бы иную жизнь — пусть не такую яркую, но более спокойную? Стала бы юристом или врачом. И как знать, может быть, сейчас жила бы спокойно, например, в Германии в собственном доме, окруженная детьми, внуками, а быть может, уже и правнуками.

Нет и еще раз нет. Она все равно стала бы актрисой. Ведь по большому счету она прожила счастливую жизнь. Да, были обиды и предательства, но у нее к этим людям не было не только чувства ненависти, но даже злости на них. Просто человек переставал для нее существовать. И хотя она понимает, что это ужасно и жестоко, но что поделать, если она такая максималистка. Не может простить откровенную подлость и предательство. Есть люди, — к счастью, их немного, — с которыми она даже не здоровается. Хотя понимает, что это дурной тон, но ничего с собой поделать не может. Потому что знает, что они принесли столько зла, причем даже не ей, а вообще людям. Вот этого она не может простить.

Сама она не способна на предательство, как и на месть. Она выросла в такой семье. Ее родители были очень добрые и порядочные люди. И она знает с детства, что ни мама, ни отец никогда не смогли бы не только мстить человеку, но даже обидеть его.

— Татьяна! — Маленькая девочка с пухленькими щечками и двумя торчащими в разные стороны косичками, обернулась на голос. Она уже знала, что папа сердится, — в таких случаях он всегда называл ее именно Татьяна. Как взрослую. Не Татка, не Танечка и даже не Таня, а именно Татьяна. И девчушка сразу понимала, что сделала что— то не так. В их семье не принято было кричать, ругаться, мама с папой даже ни разу голоса не повышали ни на нее, ни, упаси господь, друг на друга. Она это усвоила с раннего детства. Как и то, что если папа или мама называют ее Татьяной, — значит, виновата… Но что случилось сегодня? В комнате все чисто и прибрано, она играет с другими детьми в коридоре. Шумят? Так за этот шум им еще никогда не попадало. Может быть, опять соседка нажаловалась — дети не любили ее и всегда собирались играть под ее дверью. И даже придумали для нее кличку. И так называли между собой… Это сегодня, спустя годы, она понимает, что они создавали ад в ее жизни, а тогда…

Не чувствуя за собой никакой вины, девчушка с гордо поднятой головой пошла навстречу папе. Ее взгляд говорил: «Я ни в чем не виновата!»

— Татьяна! — голос отца по-прежнему был строг. — Сейчас ты пойдешь к тете Шуре и повторишь то, что ты про нее только что сказала.

Папа взял ее за руку и повел к двери той самой соседки, кличку которой маленькая Таня только что произнесла вслух. И папа это услышал.

Слезы полились из глаз ребенка, щечки как-то сразу впали, глаза устремились в пол, косички упали на плечи.

— Папочка! Я не пойду, как я ей скажу, это же стыдно! Прости меня, пожалуйста!

Девочка зажмурилась от ужаса — вот сейчас ей предстоит сказать тете Шуре то, что она произнесла за ее дверью. Какой позор! Над ней все будут смеяться. И больше никто не будет с ней дружить…

— Татьяна! — Она открыла глаза и увидела себя сидящей на стуле в большой комнате, в той самой, где жила с родителями. Напротив сидел папа.

— Таня, — голос отца стал менее строгим, — запомни, пожалуйста: ты можешь говорить о человеке только то, что можешь сказать ему в глаза. Ты еще маленькая, позже поймешь, насколько это важно. Только в таком случае тебе никогда не будет стыдно. И окружающие люди будут к тебе относиться точно так же, как к ним относишься ты.

Через какое-то время постучала в соседнюю комнату. Приоткрыла дверь и замерла на пороге, опустив глаза в пол.

— Что, Танечка? — услышала она голос соседки.

— Тетя Шурочка! Простите меня, пожалуйста, — сказала — и как в омут с головой… Слезы опять полились из глаз, краска залила пухлые щечки.

Мягкая рука коснулась ее головы.

— Я больше никогда не буду.

— Знаю. Ты хорошая девочка. Не плачь.

Маленькая Таня подняла голову и вдруг поняла, что она может смело смотреть в глаза тете Шуре.

— Татка, — вдруг услышала она голос соседки, — а ведь ты будешь счастливым человеком!

— Откуда вы знаете? — девчушка завороженно посмотрела на тетю Шуру. За что они ее не любили?

— У тебя же две макушки. Ты дважды поцелована.

— Кем? — удивлению Тани не было предела: разве могут от поцелуев быть две макушки?

— Всевышним, Танечка! Всевышним! Поверь мне, уж я-то знаю.

Ей было четыре года, когда она тонула. Сколько лет прошло с тех пор, а тот солнечный летний день она будет помнить до конца своих дней. Дом, где она жила летом с бабушкой Наташей — маминой мамой, стоял на пригорке, а внизу текла река Серая. В том месте, где всегда купалась девчушка, речка была мелкой, дно ровным, и бабушка не опасалась за малышку. Тем более что девочка хоть и росла сорванцом, но прекрасно знала, что, не умея плавать, можно плескаться только у этого берега. Возле другого — глубина приличная, ведь недаром же там рыбаки ловят рыбу.