Загадочная шкатулка герцога де Блакаса - [93]
На самой большой части барельефа (иллюстрация V) у бородатого идола, у ног которого находятся двое нагих обожателей, имелась определенная взаимосвязь с МЕТЕ, изображенной на крышке шкатулки, хотя отличие последней от идола существенное. МЕТЕ обладает женской фигурой и признаками, уподобляющими ее античной Церере. Идол барельефа, наоборот, имеет мужскую фигуру с гораздо более длинной бородой: его мужской пол несет явно утрированные черты. Более того, у идола на голове остаются заметными либо два луча для пародии на Моисея, считавшегося манихеями вдохновленным злым началом (166), либо два рога для обозначения главного князя нации тьмы. На самом деле, персонажем барельефа является Саваоф (167) или Саклас (168), князь вожделения, отец Адама и, значит, человеческого рода (169); но кем бы ни был Саваоф или Саклас, последнее божество более характерно для архонтиков, что доказывает одно: несмотря на презрение Манеса к этому суеверию, его сторонники имели менее проницательный разум и более приземленные идеи, что признает его ученик Тирбон в словах, обращенных к святому епископу Архелаю: “Простые почитают вожделение, воображая, будто оно есть Бог” (170). Тераклиониты, по словам Святого Епифания, поклоняются Саваофу как божеству страстей (171).
Бородатые изображения василидиан (172), рисованные или чеканные на металле картины карпократиан (173), идолы с длинной бородой тамплиеров (174): все это имеет такие большие сходства с Сакласом или Саваофом манихеев, что совсем непозволительно видеть в этих идолах различное происхождение.
Два поклонника или скорее две поклонницы, преклонившие колена у подножия идола Сакласа в позе с недвусмысленными жестами для такого рода культа, принимают, в соответствии с практикой маркосиан (175) или манихеев, одно (176) единственное омовение из елея смешанного с водой и изливаемого на их головы руками женщины (177). В продолжение этой сцены омовения, можно увидеть в нагом мужчине и нагой женщине, несущих сосуд, лишь посвященных манихеев-николаитов, о которых Святой Епифаний говорит определениями, характеризующими высшую степень изнеженности этих сектантов, занимавшихся день и ночь услаждением благовониями своих нагих телес (178).
Что касается остальных мистерий, появляющихся перед нашими глазами на второй половине большой части барельефа (на той же иллюстрации V), то здесь имеем верное доказательство неизменного рассказа Святых Отцов. Трое посвященных или слушателей подносят блюда (179) избранному или совершенному с огдоадической валентинианской короной на голове в восемь зубцов, из которых видно только половину, то есть священную Тетраду. Стол убран предметами, указывающими на то же самое освященное число. Один из слушателей преклонил колено, чтобы совершить дарение (180), тогда как другой, приготовившись убить животное, предназначенное для части жертвоприношения, кажется, ожидает из уст избранного отпущение грехов за будущее убийство (181).
Поскольку нельзя ничего упустить в изложении мистерий, постараемся дать избранному все характеризующие его символы и свойства: он носит три котомки, чтобы постоянно указывать на свое очистительное руководство и всегда быть готовым принять продукты питания, которыми его торопятся снабдить слушатели или катехумены (182); и еще в качестве пагубного последствия оснований доктрины, к которому она приводит: рука посвященного совершает в тот же самый момент над соседним к нему слушателем одну из наиболее отвратительных мистерий посвящения (183): “ut liber ata fugiat ab eo quae captivata tenebatur in eo divina substantia” (St Aug., de Haer., 46).
Теперь, когда я завершил описание барельефов шкатулки, являющихся живой историей манихейства, взглянем поближе на развитие этой секты и ее родство с катарством. После быстрого обзора проблематики, нам будет несложно обнаружить связи, соединяющие катарство с мистериями, отправлявшимися в сообществе тамплиеров.
Шум от бесед Каскара в Месопотамии против ученого епископа Архелая и отголоски споров Аиодорида положили начало успеху ереси Манеса во второй половине III столетия. Пылкие ученики продолжили его пагубную работу (184), и преследования завершили ее преходящее торжество, ибо тщетным было поначалу даже вмешательство законов (185): возникло некое непреодолимое влечение, соблазнявшее мистические и все еще языческие воображения восточных стран. Распространение манихейства было таковым, что Диоклетиан и Максимиан, чтобы поставить ему преграду, повелели рескриптом, данным в Александрии (186), сжечь манихейских вождей вместе с их отвратительными писаниями, знатных людей лишить имущества и приговорить к работе на рудниках, а других наказать отсечением головы. В 381 году Феодосий объявил манихеев нечестивцами, лишив их права завещания (187); восемь лет спустя Валентиниан II повторил ту же декларацию. Вскоре папы были вынуждены строго наказывать самих себя (188). В течение почти двух столетий манихейская ересь направляла свои посягательства против Церкви, уже весьма разделенной гностическими сектами, ставшими пособницами Манеса, пока не пришел в 443 году Папа Лев I, изгнавший из Рима эту порочную секту
