Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев - [136]
«Кое-где существует обычай, что хозяин, когда у него есть дорогой гость, предоставляет ему в полное распоряжение свою жену».
Этот высший акт подлинного гостеприимства дорогого стоил и был очень привлекателен для гостя, если хозяйка была молода и красива, но тягостен, если молодость хозяйки осталась в далеком прошлом. Конечно, гость всегда мог очень вежливо сослаться на крайнюю усталость. Правда, ко времени, когда Барон путешествовал по Европе, от обычая остались только воспоминания.
Ночлег в замке, где хозяева в силу традиции чувствовали себя обязанными принять гостя, и, кроме того, были искренне рады новым людям, от которых могли узнать, что происходит за пределами ближайшей округи, а если гость побывал за морем, в чужих странах, так просто цены ему не было, — такой ночлег был прекрасен. Однако найти его можно было далеко не всегда. Чаще путникам приходилось ночевать на постоялых дворах.
Европейский постоялый двор
Барон хорошо помнил эти постоялые дворы. Лучше всего их описал великий Эразм из Роттердама. Возможно, он сгустил краски, так как сильной стороной его писаний была сатира.
Эразм Роттердамский:
«Когда придешь, никто не выйдет тебя встретить, чтобы не показать, что рады гостям, так как это у них считается низким, непристойным, унизительным для достоинства хозяина. Успеешь досыта накричаться, пока наконец высунется голова в крошечное окошечко жарко натопленной комнаты, выглядывая, точно черепаха из своего дома. В таких жарко натопленных комнатах они живут почти до летнего солнцестояния. К этой выглядывающей в окошечко голове ты должен обратиться с вопросом, можно ли тут остановиться, и если тебе не ответят отказом, то значит, для тебя есть место. На вопрос о конюшнях тебе ответят движением руки, и ты уже сам убирай свою лошадь, как знаешь, так как слуг никаких не полагается. Если попадешь на особенно хороший постоялый двор, то конюх укажет место для лошади, но только не то, которое удобнее, так как лучшие места берегутся для будущих гостей и преимущественно для дворян. Если что похулишь или сделаешь какое замечание, то услышишь в ответ:
— Когда тут для тебя нехорошо, то ищи другой двор.
Сено в городах дают неохотно и скупо и берут за него почти так же дорого, как за овес. Убрав лошадь, отправляешься в комнату, как был, в дорожных сапогах и в грязи, и несешь с собой свою поклажу. Для всех гостей имеется только одна общая комната, жарко натопленная. Тебе не укажут особой комнаты, где бы ты мог переодеться, умыться, обогреться, отдохнуть. В общей комнате, где находятся все, снимаешь сапоги, и, если хочешь, можешь даже тут переменить и рубашку. Промокшее от дождя платье вешаешь к печи и сам у этой же печи греешься. Есть тут и вода для умыванья рук, но обыкновенно такая нечистая, что, умывшись ею, должен искать другой воды, чтоб обмыться. Хотя бы ты приехал часа в четыре пополудни, но тебе дадут есть не ранее девяти, а часто и не ранее десяти часов, так как кушанье подается для всех за один раз. В одной душной комнате часто набирается человек до восьмидесяти и до девяноста.
Тут все вместе: и пешеходы, и конные, и купцы, и шкиперы, и извозчики, и крестьяне, и дети, и женщины, и здоровые, и больные. Один чешет себе волосы, другой обтирает с себя пот, третий чистит сапоги, четвертый рыгает чесноком — одним словом, тут такая происходит суматоха, точно при вавилонском столпотворении. Как только усмотрят незнакомца, который отличается от них приличным видом, то уставят на него глаза, как будто перед ними какой невиданный зверь африканский; даже усевшись за стол, не перестают на него глядеть исподлобья и, забывая о еде, не сводят с него глаз. Спросить себе ничего нельзя. Когда уже наступит поздний вечер и когда, следовательно, нельзя ожидать еще гостей, входит старый слуга с седой бородой и стриженой головой, грязно одетый и с угрюмой физиономией, обводит глазами всех присутствующих и молча пересчитывает их. Чем больше насчитает он гостей, тем жарче затопит печь, хотя бы и без того уже было душно от солнца. У них считается главным признаком гостеприимства, чтоб с гостей лил пот ручьем. Если, по непривычке к такой духоте, вздумаешь хоть немного отворить окно, сейчас же закричат тебе:
— Затвори!
А если на это скажешь, что не можешь выносить духоты, то тебе ответят:
— Ищи себе другой двор!
А между тем нет ничего опаснее, когда при таком множестве людей, имея притом растворенные поры, дышать спертым воздухом, есть в таком воздухе и проводить многие часы. Не говорю уже о ветрах, которые тут испускаются на все манеры, без всякого стеснения. Тут встречаются многие со скрытыми болезнями, как, например, с часто встречающейся испанской или французской чесоткой; дыхание у них вонючее, и такие больные опаснее даже прокаженных. Бородатый Ганимед является снова и стелет скатерти, грубые как парусина, на столько столов, сколько считает достаточным по числу гостей; на каждый стол он рассчитывает, по меньшей мере, восемь гостей. Тот, кто знает здешние обычаи, садится без церемонии, где ему вздумается, так как здесь в этом случае не делается никакого различия ни между богатыми и бедными, ни между господами и слугами. Как скоро все усядутся за столы, снова является угрюмо высматривающий Ганимед, еще раз пересчитывает общество и потом ставит перед каждым деревянную тарелку с деревянной ложкой и стакан. Немного спустя приносит он хлеб, и тогда, кто хочет, может для препровождения времени, пока не подадут кушанье, заняться для себя чисткой хлеба. Так сидят в ожидании кушанья нередко почти целый час, и никто не изъявит желания, чтоб подали кушанье. Наконец принесут вино, довольно кислое. Если кто-либо из гостей вздумает изъявить желание, чтобы ему достали за его деньги откуда-нибудь другой сорта вина, то сначала делают вид, как будто его не слышат, и при этом так на него смотрят, как будто хотят убить; если гость повторит свое желание, то получит такой ответ:
