Загадочная история Бенджамина Баттона - [101]

— Пожалуйста, забери меня отсюда поскорее, — сказала она, поддавшись внезапному импульсу. — Я не могу долго это выносить. Хочу сегодня же поехать в Нью-Йорк.

У него вытянулось лицо.

— Так скоро?

— Мне нужно выучить много новых танцев и обновить репертуар. За границей как-то отстаешь от жизни.

Он заехал за ней ближе к вечеру, свежий и чистый, как его маленький автомобиль. Когда они отправлялись, она заметила, что работники на бензоколонке откликаются на его просьбы с готовностью и уважением. Приятно было видеть этого человека на фоне пробуждающейся весенней природы, его изысканная вежливость напоминала о славном прошлом Мэриленда. В нем не было европейской широты, он не старался то и дело напоминать ей о ее привлекательности; порой он словно вовсе забывал о ее существовании и молчал чуть ли не по полчаса.

Они еще раз остановились у кладбища: она взяла с собой охапку цветов, чтобы в знак последнего прощания положить их на отцовскую могилу. Он ждал ее в машине, около ворот.

Цветы рассыпались по рыхлой, не успевшей осесть земле. Теперь ее больше ничто здесь не удерживало, и она не знала, вернется ли сюда еще когда-нибудь. Она опустилась на колени. Все эти мертвецы вокруг — она знала их всех, знала их побитые непогодой лица с твердым взглядом ярких синих глаз, их крепкие худощавые тела, их души, сотворенные из новой глины под сенью леса в долгой густой тьме семнадцатого столетия. Минута за минутой чары росли, и вот уже стало трудно вырваться обратно в тот мир, где она ужинала с королями и принцами, где ее имя, выведенное аршинными буквами, бросало вызов таинству ночи. Ей вспомнились строчки Уильяма Макфи[17].

О друг мой преданный, ты голову сложил, Покуда я впустую море бороздил.

Потом слова ушли — и она внезапно будто надломилась и поникла, горько плача.

Сколько протекло времени, она не знала. Цветы уже стали невидимыми, когда ее окликнули сзади по имени; тогда она поднялась и вытерла слезы.

— Иду! — и после: — Ну что же, прощай, отец… все отцы.

Джордж усадил ее в машину и накинул ей на плечи теплый плащ. Потом сделал большой глоток из фляги с местным ржаным виски.

— Поцелуй меня, и поедем, — вдруг сказал он.

Она почти коснулась губами его щеки.

— Нет, по-настоящему. Поцелуй.

— Не сейчас.

— Я тебе не нравлюсь?

— Мне сейчас не хочется, и лицо у меня грязное.

— Какая разница.

Его настойчивость вызвала у нее досаду.

— Поехали, — сказала она.

Он завел мотор.

— Спой мне что-нибудь.

— Потом, сейчас мне не хочется.

Через полчаса быстрой езды он остановил машину под большими развесистыми деревьями.

— Пора еще выпить. А ты не будешь? Холодает.

— Ты ведь знаешь, что я не пью. Пей сам.

— Если не возражаешь.

Сделав глоток, он снова повернулся к ней.

— Может быть, теперь ты меня поцелуешь?

Она покорно поцеловала его, но он не был удовлетворен.

— Я просил по-настоящему, — повторил он. — Не так осторожно. Ты же знаешь, как я влюблен, и говоришь, что я тебе нравлюсь.

— Конечно, — нетерпеливо откликнулась она. — Но сейчас неподходящее время. Потом как-нибудь. Ну, поехали!

— Но я думал, я тебе нравлюсь.

— Если будешь так себя вести, разонравишься.

— Значит, и не нравился никогда.

— Ох, не валяй дурака, — вырвалось у нее. — Конечно, ты мне нравишься, но я хочу попасть в Вашингтон.

— У нас уйма времени, — и потом, не дождавшись ответа: — Поцелуй хоть разок, и поедем. Она рассердилась. Будь он не так ей симпатичен, она перевела бы все в шутку. Но в ней не было смеха — только усиливающееся недовольство.

— Видишь ли, — со вздохом сказал он, — мой автомобиль очень упрям. Он не тронется с места, пока ты меня не поцелуешь. — Он хотел взять ее за руку, но она отпрянула.

— Ну вот что, — она почувствовала, как ее щеки и даже лоб теплеют от гнева. — Если ты действительно хотел все испортить, по-моему, это тебе удалось. Я думала, такое бывает только в комиксах. Это так грубо и… — она поискала слово, — так по-американски. Ты бы еще назвал меня «своей девочкой».

— Ох. — Через минуту он завел двигатель, потом машина тронулась. На небе впереди висело красное зарево Вашингтона. — Эвелина, — вскоре сказал он. — Для меня нет ничего более естественного, чем желание поцеловать тебя, и я… — Это было так бесцеремонно, — прервала его она. — Выпить полпинты виски, а потом заявить, что ты никуда не поедешь, пока я тебя не поцелую. Я не привыкла к таким вещам. Мужчины всегда обращались со мной исключительно деликатно. Некоторых вызывали на дуэль только за то, что они посмотрели на меня в казино, — и вдруг ты выкидываешь такое, а ведь ты мне по-настоящему нравился. Надо же было… — и она вновь с горечью повторила: — Это так по-американски.

— Что ж, я не чувствую за собой вины, но мне жаль, что я тебя огорчил.

— Неужели ты не понимаешь? — возмутилась она. — Если бы мне захотелось целоваться, я бы дала тебе знать.

— Мне очень жаль, — повторил он.

Они поужинали в привокзальном буфете. Он расстался с ней у двери вагона.

— До свидания, — сказала она, но уже с прохладой. — Спасибо за интересную поездку. И загляни ко мне, когда будешь в Нью-Йорке.

— Ну и глупо, — отозвался он. — Ты даже не хочешь поцеловать меня на прощанье.