Загадка Старого Леса - [3]

— Терпение мое вот-вот лопнет, — отрезал полковник. — Что за чушь вы несете?

— Кажется, я не сказал ничего нелепого, — повысил голос Бернарди. — Посягнуть на этот лес — вещь неслыханная, запомните.

Он пробормотал еще что-то и зашагал прочь, в глубь Старого Леса.

Глава комиссии, желая оправдать Бернарди, сказал, что тот действительно странноват, часто тревожится по пустякам, зато никто лучше него не знает лес, а если нужно вылечить какое-нибудь растение, тут уж он мастер, равных ему в этом деле не найти.

Полковник, видимо, разозлился не на шутку. В одиночку он пошел обратно к дому. Вдруг из чащи донесся чей-то голос: «Полковник! Полковник, подите-ка сюда, вы только взгляните!»

— Кто это зовет меня? — спросил Проколо начальника комиссии.

— Понятия не имею, — ответил тот, смутившись, — ни малейшего понятия.

— С наглецами, — сказал полковник, узнавший голос Бернарди, — с наглецами у меня разговор короткий. Так и передайте ему, если сочтете нужным.

И быстро направился к дому, а над лесом еще долго носилось эхо: «Полковник! Полковник!»

Глава V

Это случилось то ли на следующий день после прихода лесной комиссии, то ли два дня спустя.

Поужинав, Проколо прогуливался на лужайке перед домом.

Уже почти стемнело, когда раздался крик сороки-сторожа.

Полковник спросил у Ветторе, кого это принесло в такой поздний час. Ветторе ответил, что не знает.

Прошло двадцать минут, никто не появлялся. Сорока прокричала снова.

— Если в первый раз птица и могла ошибиться, то дважды — ни за что, такого еще не случалось, — заметил Ветторе.

Полковник шагал взад-вперед по лужайке еще три четверти часа, однако никто так и не пришел. Наконец он решил укладываться спать и наказал Ветторе не смыкать глаз до утра.

В половине десятого он погасил свет, залез в постель и лег на живот, чтобы поскорее заснуть. Именно в тот момент сорока подала голос в третий раз. Но опять никто не пришел.

Птица-сторож кричала в половине одиннадцатого, в десять минут двенадцатого, потом ровно в полночь, без двадцати минут два, без пяти три и, наконец, в три часа сорок три минуты. Каждый раз полковник начинал ворочаться в кровати, ожидая чего-то и отгоняя сон прочь. Каждый раз он зажигал свет и смотрел на часы.

В три часа сорок девять минут, когда сорока в десятый раз сообщила о том, что к дому кто-то идет, полковник вскочил с постели, оделся, схватил заряженное ружье и направился к старой лиственнице.

Той ночью сияла почти полная луна — только-только она начала убывать.

Дойдя до опушки, полковник — хотя в лесу было светло — стал озираться по сторонам, пытаясь понять, не прошел ли он мимо лиственницы, на которой сидела сорока. Вдруг прямо у него над головой раздался хриплый голос.

Посмотрев вверх, Проколо увидел на самой макушке дерева своего сторожа. Он поднял ружье, прицелился и нажал на курок.

Растаяло эхо от прогремевшего выстрела, и слышны были только пронзительные крики раненой сороки, которая билась на ветке. Полковник прекрасно понимал, что все это не к добру. Скверный знак.

— Ты, похоже, совсем спятила. Что за глупые шутки? С какой стати ты мешаешь мне спать? Довольно! — разозлился Себастьяно Проколо. — Ты протрещала десять раз, а никто так и не пришел.

— Дуралей! — возмутилась сорока. — Ты подстрелил меня. Теперь ни за что не скажу, кого я видела сегодня ночью, так и знай.

— Готов побиться об заклад, что никого ты не видела, — сказал полковник. — Ведь ты всполошилась, даже когда мимо прошел я, хотя я спускался, а не поднимался к дому.

— Просто я задремала и заметила тебя уже тут, под деревом, и поначалу не признала. Подумала: вдруг это идут из долины?… Уж и один-единственный раз нельзя ошибиться!

С трудом удерживая равновесие, сорока перепрыгивала с ветки на ветку, пока не спустилась ниже. Ослабев от полученной раны, она опиралась на крылья и старалась не подавать виду, что ей больно.

Настала тишина. Потом у подножия дерева послышался мерный, дробный стук. Полковник догадался, что это капает кровь.

— Кто проходил здесь? О ком ты предупреждала? — спросил Себастьяно Проколо.

— Этого я тебе не скажу, — ответила сорока. — Даже не проси.

И снова тишина. Только стук капель крови по стволу.

— Наверно, рана пустяковая, — сказал полковник.

— Да какая разница. И вообще, это не твое дело. Я и так хотела убраться восвояси из этих злосчастных мест. Вот наивная: думала, что меня отблагодарят за преданную службу. Но теперь я сыта по горло, мне здесь опостылело. Тут все одряхлело, все на ладан дышит, того и гляди превратится в труху. Морро умер. Да и ты уже не мальчик, дорогой мой полковник.

— Если не прекратишь своей болтовни, всажу еще одну пулю, — пригрозил Проколо.

Сорока пробормотала что-то, расслышать было невозможно. Ее голос слабел, становился все глуше, и говорила она теперь с трудом.

— Ты ранил меня, и это подло, — сказала сорока, помолчав. — Наверняка я умру. Но прежде чем умереть, я хочу прочесть стихотворение.

— Стихотворение?

— Да, — с грустью промолвила сорока. — Поэзия — единственная моя отрада. Правда, стихосложение дается мне нелегко. Почти никогда не удается подобрать рифму. И разумеется, кто-то должен слушать мои стихи, иначе зачем сочинять? За весь год лишь два раза…