Загадка старого клоуна - [9]

Только лишь остановился экипаж, только направились к нему директор и учителя, как вдруг из окна нашего класса вылетела чернильница и… попала в генеральский эполет. Все замерли. Китель попечителя, его правая щека, бакенбарды, усы, белое платье Феи и её кружевной зонтик были забрызганы чернилами.

Несколько секунд длилась немая сцена, потом Фей что-то выкрикнул, ткнул кучера кулаком в спину, кучер хлестнул лошадей – и экипаж, завернув за угол, помчался вниз по Бибиковскому бульвару.

Директор и учителя бросились вверх по лестнице, в наш класс.

– Кто бросил чернильницу? – побелевшими губами тихо спросил директор.

Мы молчали.

– Кто бросил чернильницу? – повторил директор.

Все молчали.

– Не выйдете из класса до тех пор, пока не признаетесь, – сказал директор, повернулся и вышел, закрыв за собой дверь.

Прошёл час. Снова зашёл директор и строго спросил:

– Ну что? Одумались?

Все молчали.

– Вы меня знаете! Я слов на ветер не бросаю. Не уйдёте домой, пока не скажете, – директор повернулся и вышел.

Миновало ещё два часа.

В класс заходили учителя и уговаривали нас сознаться. Мы отвечали, что ничего не знаем.

Ещё через два часа опять зашёл директор.

– Кто бросил чернильницу?

Класс молчал.

Директор повернулся и вышел.

Приближался вечер.

Мы уже восемь часов сидели в классе. Разрешалось выйти только на две-три минуты по крайней нужде в сопровождении классного надзирателя.

Смеркалось.

В десять часов вечера опять зашёл директор, уставший, с воспалёнными глазами. Обвёл гимназистов пристальным взглядом и в последний раз тихо спросил:

– Кто бросил чернильницу?

Мы молчали.

– Идите домой… – облегчённо вздохнул директор и высоко поднял голову. – Я… я горжусь вами! – затем быстро вышел из класса.

Он оказался благородным человеком, директор. Настоящим интеллигентом. Не наказал никого. Мы получили наглядный урок чести и благородства. Не знаю, как он там уже всё уладил с попечительским советом, но Фей и Фея больше в гимназии не появлялись. Кажется, генерал потом вообще отказался от попечительства.

У нас был дружный, хороший класс. За исключением Ореста Слимакова. Как говорится, в любом стаде не без поганой овцы. Нам повезло, что он простудился и не пришёл в гимназию в тот день. Он бы обязательно выдал Паньку Сулиму (это Сулима бросил чернильницу). Как пить дать! Слимаков всегда на всех ябедничал классным надзирателям. И «тёмную» ему устраивали, и бойкот объявляли – ничего не помогало. Отец Слимакова работал в городском полицейском управлении: это у них было семейное. Когда Слимаков через три дня после случая с чернильницей пришёл в гимназию и узнал обо всём, его аж распирало. Остроносая лисья физиономия Слимакова растянулась в заискивающей гримасе.

– Ну, господа! Ну, что вы? Ну, скажите!.. Ну, кто это?.. Кто бросил? А? Я не скажу! Честное благородное! Вот тебе крест, не скажу! – размашисто крестился он, обращаясь то к одному, то к другому. А волосы, всегда прилизанные, ровно разделённые на пробор, ерошились и падали на бегающие, как у мышонка, глаза.

Но мы были неумолимы. Мы хорошо знали ему цену.

Тогда, чтобы отомстить, Слимаков прибегнул к откровенной подлости.

Я был младшим в классе и самым бедным. А раз самый бедный, значит, самый незащищённый.

Поймав меня как-то одного, Слимаков зло прищурился и сказал:

– Вот скажу, что это ты бросил чернильницу… И тебя выгонят из гимназии с волчьим билетом. Вот скажу, Чак!

У меня всё похолодело внутри. Наша семья жила трудно. Чтобы хоть как-то сводить концы с концами, отец брал работу на дом. Все надежды возлагались на моё будущее, на то, что я выучусь и, как говорил отец, «стану человеком».

Конечно, если Слимаков пойдёт к попечителю и донесёт на меня, ему поверят. Попечителю главное – чтобы нашёлся виновник, чтобы было кого наказать. И меня выгонят. Никакой директор не сможет меня защитить.

Слимаков почувствовал мой страх и злорадно улыбнулся.

– Ну вот что… Приноси, значит, завтра Шерлока Холмса, может и не скажу.

Так начался его подлый шантаж. Я приносил ему книги, конфеты, переводные картинки, перья, ножики и всё такое. Но чаще всего он требовал от меня серии «сыщицкой» литературы, которые я вынужден был покупать для него на базаре. Мне всё сложнее было это делать. Денег не хватало. Я уже давно не завтракал, тратя на «сыщиков» все деньги, которые давала мне мама. Но ему всё было мало.

Слимаков, прочитав очередную серию, сразу же перепродавал её кому-нибудь из гимназистов. И требовал новую.

Приближались каникулы.

Слимаков уже третий день требовал от меня нового Ника Картера, но я каждый раз придумывал новые отговорки – у меня совсем не было денег (даже на завтраки в эти дни мама не давала, потому что мы сидели без копейки).

Слимаков сердился и наконец не выдержал.

– Всё! – прошипел он. – Чтобы сегодня в пять принёс к «дереву смерти». Если не принесёшь – всё!

Слимаков, начитавшись «сыщицких» книг, очень любил страшные тайны и всегда назначал мне свидание в уединённых уголках Ботанического сада, которым он давал устрашающие названия. Он никому не рассказывал о наших отношениях и не хотел, чтобы кто-то видел, как я давал ему книжки, которые он потом продавал.