Скелет закутался плотнее в одеяло и захихикал:
— Ах, нет, нет! Что это вы… Ни за что!
— Что — нет? Я вас не понимаю, сударыня…
— Да, не понимаете… Все вы, мужчины, не понимаете!..
— Уверяю вас! У меня есть к вам важная просьба: расскажите мне что нибудь о загробной жизни!
— Вы не знаете? — улыбнулась она, кокетливо помахивая кончиком ноги, выставившейся из-под одеяла. — Ах, это так интересно!.. Это страшно, безумно интересно!
— Да что вы — обрадовался я — Так вы расскажете…
— Конечно, конечно! Вы себе и представить не можете, что там делается!.. Только… гм… и вы должны сообщить мне кое-что…
— О, сколько угодно!
Она наморщила надбровную дугу и деловито сказала:
— Merci. Скажите мне: что теперь носят?
Будучи уверен, что её мысли заключены в узкий круг мертвецких похоронных интересов, я ответил покачав головой:
— Носят? Да все. И мальчиков, и стариков, и цветущих женщин, и младенцев.
— Нет! я вас спрашиваю, что в этом сезоне носят?
— Холерных больше, — подумав, сказал я.
— Не — е-ет! Какой вы, право, непонятливый… Что у вас носят женщины? Ну, узкие рукава — в моде?
— Ах, так! Да, бывают узкие, — неопределенно ответил я.
— Вы не заметили — на груди есть складки?
— Складки? Иногда портнихи их, действительно, делают.
Она задумчиво покачала черепом.
— Гм… Так я и думала. А скажите… Как нынче юбки?
— Юбки? Черные шьют, красные, зеленые…
— Нет, нет… А фасон?
— Такой, знаете… обтянутый.
— Обтянутый?! Ага! Я всегда говорила, что к этому вернутся.
Она натянула на своих бедрах одеяло и повернулась передо мной.
— Так?
— Сударыня! — робко напомнил я. — Вы мне обещали о тамошнем кое-что порассказать…
— Да, да… Шляпки, конечно, по-прежнему, большие?
— Большие. Сударыня, осмелюсь…
— Боже мой! Что вы от меня хотите?
— Вы обещали…
— Ага, простите! Что же вам рассказать?
— Все, подробно… Как там, вообще….
— Ах, вы и вообразить не можете. Надо вам сказать, что умерло нас трое: я, потом одна толстая лавочница и жена адвоката. На мне было белое платье с розовой отделкой, волосы зачесаны назад и на ногах…
— Ну? Не перебивайте! А жена адвоката… Можете представить: она была в черном шерстяном и в туфлях без каблуков… Ха-ха! Без каблуков! Ха-ха-ха!
Она так расхохоталась, что закашлялась. Потом встала с кресла и, прохаживаясь перед зеркалом, продолжала:
— Ну, вот, умираем мы… В тот же день с нами похоронили одного молодого чиновника… Длинный такой был, красивый. С усиками. Мне рассказывали, что на похоронах его была молодая женщина, плакавшая над гробом, и старик, который…
— Сударыня!!
— И старик, который все качал головой, глядя на него… Понимаете, седой весь… качает и качает головой! А молодая дама, можете представить…
— Сударыня!!
— Ну, что там еще?.. А потом говорили над его гробом речи. Какой-то толстый сказал: «Обнажим, говорит, наши головы перед прахом этого молодого человека»… Ужасно было трогательно.
— Сударыня!.. Я вас просил о загробной жизни, а вы…
— Ах, о загробной жизни? Чего же вы раньше не сказали…. Загробная жизнь наша состоит в том, что…
Она остановилась перед зеркалом и повернулась к нему спиной.
— А сзади меня хорошо облегает?
— Хорошо! Так вы говорите, что загробная жизнь…
— Да!.. Она состоит в том, чтобы… Ах, досада! Никак я не могу спины увидеть…
Она повернула голову так, что затрещали позвонки.
— Загробная жизнь наша заключается в том, что мы…
Она свернула череп чуть ли не совсем на затылок… Неожиданно — проволока, скреплявшая позвонки, лопнула, и голова с двумя позвонками глухо упала на ковер…
Моя собеседница зашаталась и рухнула, рассыпавшись грудой белых костей.
— Проклятая, болтливая баба! — злобно вскричал я, вытряхивая ее из одеяла.
* * *
Потом долго не мог успокоиться, шагая из угла в угол, и только под утро заснул тяжелым сном, томимый неразрешенной загадкой, которая почти давалась в руки:
— Что же, наконец, делается на том свете?
