Зачеркнутому верить - [7]

Однажды в детстве я видел сон, в котором полностью ослеп. С тех пор слепота для меня казалась самым страшным злом, какое может со мной когда-либо произойти. Я даже подполковнику Халидову мысленно посочувствовал, когда узнал, что пуля вошла ему в глаз, сделав одноглазым. И вообще я боялся любой травмы глаза, кроме, естественно, синяка или рассечения брови, что со мной время от времени случалось на тренировках по рукопашному бою. Бывало, даже солдаты, с которыми я занимался, умудрялись поставить мне синяк. Особенно если они имели предварительную подготовку боксеров или рукопашников. А такие встречались в нашем деле, как я убедился, все чаще и чаще. Хотя лично я обычно предпочитал брать к себе сначала во взвод, а потом и в роту не рукопашников, а лыжников или бегунов-стайеров, которые умели терпеть, умели превозмогать собственное «нет сил» простым усилием воли, умели заставлять себя.

Рукопашному бою лично я могу обучить любого, кто имеет хотя бы мало-мальскую спортивную подготовку, исключая, наверное, настольный теннис и шахматы с шашками. А вот научить бойцов терпению намного сложнее. А современные сроки службы слишком коротки, чтобы проводить полноценное обучение. Мы успеваем обучить солдат-срочников только самым азам службы в спецназе, как им уже подходит время увольняться в запас.

Другое дело — контрактники. Эти проходят полноценное обучение. А солдаты срочной службы, если почуяли вкус к работе спецназа, с удовольствием остаются служить по контракту. Жалко бывает, что не все этот вкус получают. У многих есть в жизни собственные приоритеты, и они отдают предпочтение им. Особенно жалко, когда в запас уходит человек, в котором открывается большой потенциал. А такое случается часто. Но сами эти парни видят свой потенциал в другом, и часто они оказываются правы, становясь успешными специалистами в гражданской жизни. Но это их собственная жизнь, и командиру не стоит в эту жизнь вмешиваться.

Я не думал обо всем этом, когда пыль и осколки камней ударили мне в лицо. Все промелькнуло одной цельной мыслью, в то время как старший лейтенант Аграриев за моим плечом просто перекрестился. Видимо, мысленно произнес «за упокой» душам погибших пилотов вертолета. Я тоже прекрасно понимал, что погибшие пилоты нам со старшим лейтенантом — не враги. Просто они получили приказ. Точно так же, как мы получали. И отправились его выполнять. Мы в данном случае вышли победителями в схватке с летающим чудовищем, только что уничтожившим вертолет «Bell 407» и готовым уничтожить нас. А зачем был уничтожен «Bell 407», мне было понятно. Если подполковник Сокуров поправится, если он решит попытаться понять, что с вертолетом произошло, почему вдруг потребовалась аварийная посадка в режиме авторотации, он будет в состоянии поднять на ноги немалые силы, и тогда, вполне возможно, всплывет подноготная уничтожения генерала Шарабутдинова и его племянника. По крайней мере, отдельные подробности этой операции всплывут. И кто-то за это получит не удар, а подзатыльник. Да и то не за то, что совершил, а за то, что не сработал чисто. Это обычное дело в нашей действительности. И тогда придется подчищать все и всех, чтобы некому было давать показания. Возможно, понимание этого и толкнуло Аграриева сообщить мне о приказе полковника Самокатовой о моей ликвидации. Если ликвидируют одного, следом обязательно будет ликвидирован второй и третий.

Старший лейтенант часто дышал у меня за плечом. Я сел за камень, поставив гранатомет между колен, ожидая, когда осядет пыль и дым после взрыва вертолета. Старший лейтенант смотрел на меня. Но не с испугом или сомнением во взгляде, а жестко, требовательно, с пониманием того, что мы с ним были вынуждены защищаться. И он готов был защищать свою жизнь не менее старательно, чем я свою.

— Так что еще тебе говорила Алевтина Борисовна? — спросил я.

— Больше ничего. Только коротко отдала приказ о твоей ликвидации. Переспросила, все ли я правильно понял, и осталась довольна.

— То есть других приказов не давала? И ничего не говорила про убитого мной подполковника Халидова?

— Нет, не давала. И ни про какого подполковника не говорила. Не упомянула даже.

— Приказала пристрелить меня… То есть, перед тем как отправить сюда боевой вертолет, она уже могла рассчитывать, что ты приказ выполнил?

— Естественно. И вертолет прилетел ликвидировать уже одного меня. Конечно, я горжусь, что на меня одного вертолет послали, тем не менее не сильно радуюсь. Гордость в гробу, если удастся куски мяса в гроб собрать, неуместна.

Сам я это только что понял. А старший лейтенант сообразил быстрее, поскольку дело касалось его напрямую. И потому потребовал встретить вертолет «Вампиром». С такой дистанции убойной силы хватило бы даже, думаю, у РПГ-7, который воевать начал, когда я еще пешком под стол ходил, а на вооружение был принят еще задолго до моего рождения[6]. Но понял я и другое: и «Сектор «Эль» во главе с полковником, и ФСБ Дагестана в лице подполковника Саенкова намереваются нас всех троих ликвидировать вовсе не потому, что я застрелил следователя Халидова, а только как исполнителей расстрела генерала Шарабутдинова. Халидов здесь вообще выбран исключительно как причина. Из этого напрашивался вывод, что еще до начала операции нас было решено уничтожить. А уже из главного вывода можно было и еще кое-что вытащить.