Зачем живут патиссоны? - [4]

Но обычно полный жизни и энергии Андерсен лежал сейчас в углу как тёмно-серая смятая подушка. Другого выхода у нас с ним не было.

— Я вас слушаю, — жёстко сказала я ветеринару.

— У вашего кота, выражаясь так называемым «народным» языком, — чумка. Слыхали про такую болезнь? А? — и он вопросительно посмотрел на меня.

У меня закружилась голова. Про такую болезнь я слышала и знаю, что выжить после неё животным удаётся очень редко.

— Да, — ответила я тихо. — Понятно.

Доктор заёрзал на кресле, словно ему было очень неудобно сидеть.

— Но вам со мной очень повезло! — заявил он высокомерно.

— Не может быть!.. — недоверчиво протянула я. Это у меня непроизвольно вырвалось, — я не хотела над ним насмехаться.

Не обратив внимания на мою нечаянную колкость, лишь вполглаза взглянув на меня, доктор снова спросил:

— Так вы уверены, что не хотите его усыпить?

— Уверена, — ответила я спокойно, без раздражения и отчаяния, совершенно чужим голосом. Было ясно, что нет никакого смысла объяснять этому постороннему человеку, как много для меня значила хрупкая жизнь Андерсена, — одного из миллионов живущих на Земле котов.

— Так. Сейчас двенадцать часов. Я выписываю рецепт и подъезжаю сюда снова к четырём. До этого времени вы самостоятельно закапаете ему в рот капли, которые я сейчас выпишу. Сколько давать, как именно — всё написано в рецепте. Вам ясно? — не взглянув на меня, спросил доктор, царапая ручкой по бланку.

— Ясно, — ответила я.

— Тогда с вас пятьсот рублей… Для начала! — добавил он.

Я отдала деньги. Доктор уже стоял в дверях.

— Скажите, а шансы выжить у него есть? — просительно смотря в маленькие равнодушные глаза доктора, спросила я умоляющим тоном.

Он на секунду замешкался с ответом.

— Надежда умирает последней.

Размашисто, с шумом закрывая за собой дверь, он чуть не сбил головой дверной колокольчик. После его ухода тот ещё долго и как-то очень жалобно звенел.

Я выполнила все инструкции доктора Петрова. Его фамилия и имя были выбиты на печати, скрепляющей многочисленные рецепты. «Петров Артём Иванович» — так значилось там. Я же мысленно называла его Барсуком или Коновалом. Он мне определённо не нравился: немногословен, грубоват, циничен. Он казался мне человеком бездушным. И всё-таки он профессиональный ветеринар, а следовательно, дело своё должен знать. Но на практике мне почти не приходилось к нему обращаться — по имени-отчеству, по фамилии или как-нибудь ещё. Он приходил, делал уколы Андерсену, а потом произносил неизменную фразу: «С вас пятьсот рублей». Такую сумму он брал только за визит, — после чего исчезал до следующего раза.

Я давно перенесла Андерсена в прохладную кладовку: там ему было удобнее. Кот по-прежнему тяжело дышал. Он очень ослаб, едва реагировал на мой голос, на мои руки, — но меня узнавал. Только не мог поднять головы для приветствия: сил не было. Я редко гладила его, потому что понимала — сейчас это будет ему неприятно. Но я часто разговаривала с Андерсеном, чтобы он не чувствовал себя одиноким и брошенным. Слушал он меня или просто спал — не знаю. Теперь многое стало и непонятным и трудным.

А я продолжала работать так же, как и всегда. Кто-то приходил, уходил, кто-то что-то спрашивал, покупал или сдавал. Я делала всё почти бессознательно: машинально отвечала посетителям, записывала покупки или продажи в толстый серый журнал, а потом отмечала то же самое в компьютере. Журнал можно было и не вести, но мне так удобнее. Меня уже не интересовало, кто и зачем к нам приходил. Я смотрела на посетителей одинаково вежливо и равнодушно, а ровно в пять часов закрывала дверь на замок. От Андерсена я не уходила, спала тут же, в кладовке, на раскладушке и уезжала домой каждый день ненадолго, — только чтобы принять душ или взять что-нибудь необходимое. Важны для меня были сейчас только визиты доктора Петрова. Да и к ним я относилась почти равнодушно, потому что мне казалось, что время идёт, а Андерсен всё так же слаб: он не может ходить, не может самостоятельно есть — и ничего не меняется к лучшему.

Диалог на конюшне

 

А дождь всё шёл и шёл, — он, видимо, решил всех окончательно уморить. Впрочем, мне он уже не мешал, — даже наоборот, выходя на улицу, я не спешила раскрыть зонт. Прохладные капли освежали меня, становилось легче дышать.

Так прошла неделя. Совершенно неожиданно в «Затерянные Миры» заявилась наш директор. Она с грохотом открыла дверь и остановилась на пороге как вкопанная. Некоторое время Ольга Васильевна молча стояла, выпучив глаза. С её фиолетового зонта стекали крупные дождевые капли.

Я в это время сидела за высоким письменным столом и что-то записывала в журнал.

— Люба! — возмущенно проговорила наконец Ольга Васильевна. — Что это за конюшня?

— Какая конюшня? — не поняла я. Но, проследив за взглядом директора, я поняла, что под конюшней она подразумевает грязный пол лавки.

«Действительно, конюшня какая-то», — я и не заметила… Пол зала был сплошь покрыт грязными чёрными разводами, некоторые из которых уже успели приобрести изрядную плотность. Я удивилась. И как это я забыла, что нужно постоянно вытирать этот мерзкий пол, особенно в такую дождливую погоду. Но вслух ничего не сказала, а только выжидательно смотрела на директора и готовилась к продолжению монолога.