Зачем-то нужен - [5]

Я держу его на руках, невесомого, пока мать отмывает обтянутый сморщенной кожей скелетик от засохшего дерьма и мочи.

Валя беззвучно плачет. Оказывается, чувство стыда доступно и умирающему.

Еще совсем недавно он сиял:

— Саш, это несложно — раковые клетки гибнут при высокой температуре.

Я догнал до сорока двух градусов и держался полдня. Все. Они сгорели.

Химик от бога. Запускал заводы по производству перекиси водорода. Сам проектировал. Звезда ГИПХа. Он и со своей страшной болезнью боролся как ученый. Хотел переиграть… Куда там. Я потом прочитал, что раковые клетки гибнут при сорока трех с половиной градусах. Да и он знал. Не мог не знать. Он хотел обмануть смерть. А она отрывала от него здоровенные куски. Сначала одно легкое, потом две трети второго. Потом ударила по ногам, по желудку, почкам, печени… По всему. Мстила за годы разухабистого, но веселого и добродушного пьянства. Мстила за жизнелюбие книголюба, не желавшего заботиться о бренном теле. Вот по телу и шарахнула. Оставив ясный ум. До последних минут.

***

— Иди-ка ты на экономический.

Валя смотрит на меня своими лукавыми добрыми глазами.

— Господи. А туда-то с какого?..

— Дурак ты, Сашка. Сейчас не поймешь. Да и не надо тебе сейчас понимать. Университет даст тебе такую базу, с которой ты потом все сможешь. Институт — он для прикладников. Ты же ни черта не знаешь, кем хочешь быть. Ведь так?..

Возразить нечего. Я только что последовательно забрал документы из инженерно-строительного и текстильного. С неявными мечтами стать архитектором или модельером не суждено.

— Да, Валентин Сергеич. Да. Наверное, правы вы…

Я совершенно не уверен в его правоте. Но я устал. И готов на его выбор. Не свой. Его.

— Правы…

***

На поминки мы с мамой идти отказываемся. Зная, что все его коллеги по работе будут смотреть за маминой реакцией, реакцией самого близкого ему человека, эта сучка, Валина жена, буквально на коленях умоляла ее ничего никому не рассказывать. Мама так и простояла, не проронив и слова. Никому. И только сжимала до боли мою руку. Я же готов был заорать на весь этот благостный хор, на все эти “смерть вырвала из наших рядов” и “на кого ты нас оставил”… Но молчал. Дал ей слово.

— Саша. Они бросили его все. Все. Давно. Кому ты и что скажешь? Ему уже все равно.

Мы сидели на нашей кухне и поминали человека, светлей которого еще поискать. Прощались с Валей, которому жизнь отпустила всего полтинник.

***

Руки у Юры мягкие, но сильные. Уткнувшись мордой в топчан, чувствую уверенное напряжение его пальцев, танцующих на моих позвонках.

— У тебя в черепухе война, парень. А все, что в голове — оно бьет в поясницу. Тебе сколько?

— Сорок восемь.

— Не возраст. С кем воюешь?

Сказать?.. Ему?.. Зачем ему это. Впрочем… Вадим, давший Юрин телефон, предупредил: “Очень непростой, как раз для тебя”.

— С богом воюю…

— Ого! А не боишься?

— Его? Я его вычислил, но… не чувствую. Не знаю, с кем воюю. Наверное, с собой.

— Да ты, батенька, философ.

— Ну… философ — едва ли. Так, листал пару брошюр…

— И много налистал?

В голосе заинтересованность. На первом сеансе оба молчали. Второй языки развязал.

— Студентам на спор за пятнадцать минут доказывал, что бог есть. А толку-то? Пустота была — и осталась.

— Ну… пятнадцать минут — много… Я в пять укладываюсь.

Его теплая ладонь ложится мне на голову, и я чувствую, как начинает стремительно подниматься температура. Он резко убирает руку.

— Если так неймется, через пять минут встретишь… Его. Только жить после этого не захочешь.

Я лежу ни жив ни мертв, а его пальцы уже ввинчиваются в позвонки.

— Оставь… Просто смирись с тем, что есть. То, что ты знаешь — еще не знание. Пустое. Формальная логика. Так любой вшивый интеллигент может, если не идиот. Только это ничего не дает. Вот и тебе не дало. Да ты и сам в этом признался. Пустота… Но зацепило тебя, видать, крепко. Поясничный отдел ни к черту. Про голову вообще молчу. Если сам не начнешь, замучаешься ко мне бегать.

— Так я ведь поверить не могу… Беда. Как это… христиан — миллионы, верующих — единицы… И еще: только через смертельный ужас и придете…

— Ну смертельный ужас я тебе и сам могу… Ты же понял. Да и не нужно это. С ума сойти не сложно, если все через голову пропускать.

— А как не пропускать, если… Это же паранойя…

— По тебе и видно… Когда зацепило-то?

— Да с детства… Сколько себя помню, вечно куда-то уплывал. Даже друзья пугались… Все спрашивали: “Ты куда все время смотришь?” — И ты решил через книги…

— А как еще? В нас же атеизм вбит намертво. Я и решил… через философию… Ну и навернулся.

— Не ты один. Поверь мне: кто не навернулся, тот врет. Себе. Людям. Миру. Через книги не прийти.

— А как?..

— Никак. Только согласиться.

— С чем согласиться?

— Давай-ка на спину. И руки вдоль туловища. Вот так. Молодец.

Сильные пальцы погружаются в живот. Совершенно не больно. Тепло…

— Это как огромный замысел. Сложнейший. И принцип маятника… Я не могу проще. И так уже проще некуда. Просто прими как данность — это все есть, и это все огромно, и оно постоянно ищет равновесия. А мы… как атомы. Есть три вещи, которые надо понять: все это — грандиозно, невероятно; все это — неслучайно; и третье — это то, что ты должен принять одну из двух сторон. Плюс или минус, белое или черное. И все. Дальше все устроится само. Просто верь — и не пытайся искать больший смысл.