Зачарованный киллер - [12]

Но армия есть армия. И не таким подонкам приходилось подчиняться. Офицеры проклинали все на свете, а солдаты наверстывали упущенные часы отдыха на боевом дежурстве — нагло спали или убегали на ночь за 20 км в деревню Сидатун, где у староверов была ядреная бражка на меду.

Я же с лучшим другом Вадимом Потиным (подружились мы с ним после дуэли и об этом будет специальный рассказ) ночью пошли на заброшенное кладбище в пяти километрах от части и приволокли оттуда громадный староверческий крест. Правильней сказать, Вадим приволок, он человек колоссальной физической силы. Я лишь держался за самый легкий конец. Приволокли мы его, отдышались и вкопали перед штабным окном майора. Он, пока ему не отделали квартиру, спал в штабе, в собственном кабинете. Вкопали мы его тщательно, соблюдая абсолютную тишину. Потом также беззвучно бросили в открытую форточку дымовую шашку и — бегом в казарму, в кровати, будто всегда там были.

Спустя минуту–другую послышалась стрельба, потом грохот, потом короткий, сразу оборвавшийся крик. Вся казарма вывалила на улицу. Эти черти, оказывается, не спали, о чем–то догадывались и теперь в ярком свете двух, мгновенно врубленных прожекторов, сполна на сладились зрелищем из ряда вон.

Майор со сна, в темноте, в дыму дотянулся все же до пистолета, бабахнул наугад в разные стороны, а по том, совершенно очумев от угара, выбил окно и вывалился из комнаты, с размаху приложившись к столетнему кресту из добротной лиственницы — железного дерева, которое даже в воде тонет.

При свете майор обнаружил у себя кривые тонкие ноги, нелепо и длинно торчащие из–под рубахи. Он по добрал эти ноги, встал — медленно, по частям, выпрямился, увидел крест, вгляделся и прочитал крупную эпитафию: “ Незабвенному подонку Стукалину от стаи товарищей».

Это было для него последним ударом. Хорошо, что пистолет остался где–то в дыму, а то майор мог натворить черт–те что.

Офицеры и сверхсрочники подхватили Стукалина, все время заваливавшегося вбок, и уволокли к кому–то в дом, приходить в себя, лечиться. Утром этот крестом контуженный воин вызвал из Спасска особистов. Нас, конечно, кто–то сдал, но особисты предпочли спустить дело на тормозах, так как имели свои виды и на майора, и на меня. Влад, надо думать, до сих пор не догадывается, кому обязан спасением от штрафного батальона.

О своей опасной игре с особым отделом я тоже рас скажу в следующих главах. Смешно другое. На ближайшей губе в поселке Ружино нас с Владиком не приняли, нас там слишком хорошо знали: в прошлую от сидку Влад соскучился в соседней камере, нашел с стене какую–то щель и, используя свою нечеловеческую силу, стену разобрал и пришел ко мне в гости. Открывают утром его камеру — нет заключенного, убежал. А дыра–то за печью, ее сразу не увидишь. Подняли тревогу, а потом заглянули ко мне — Потин там, сидит, рассказывает что–то. Начальника караула чуть кондрашка не хватила.

И вот нас там не приняли. «Своих, — говорят, нарушителей хватает, будем мы еще из других частей брать. Этот бугай совсем нам губу разберет на части».

Приняли решение отвезти в Спасск, на гарнизонную гауптвахту. Влад по какой–то причине на губу не хотел, письма ждал или посылки — не помню. Я дал ему слабительное и он благополучно залег в санчасть — ждать результатов дизентерийного анализа. А меня повез старшина–сверхсрочник, который еще намеревался купить в городе что–то, ну и гульнуть чуток.

В Спасск поезд пришел рано утром. На гауптвахту идти было еще рано, я предложил зайти к знакомой, позавтракать, намекнув, что у нее старшина может переночевать. Как все семейные военнослужащие, старшина был подсознательным развратником и мою инициативу одобрил.

Дуся накрыла стол, вытащила самогон. Я вышел за ней в сени, быстро объяснил, что от нее требуется, и сунул в вырез кофточки четвертак. Через час, разомлевший от Дусиных прелестей и самогона, старшина был «готов». Я вывел его на улицу и, поддерживая под локоток, довел до губы. На жаре старшина окончательно раскис. Начальнику караула я объяснил, что при был с ним в командировку, а теперь не знаю, что делать.

— Езжайте обратно, — строго сказал начальник. — О старшине мы сами позаботимся.

Переночевав у сговорчивой Дульцинеи и вкусив самогона, я утром сел на поезд, прошелся по утреннему лесу и стоял сейчас перед майором, на лбу которого синяк за эти сутки изменил цвет — из лилового он на чал уклоняться в зеленую часть спектра.

— Почему посадили? — не понял сперва Стукайло. — Кто посадил?

— Разрешите доложить, посадил начальник караула. Мы утром прибыли на гауптвахту, начальник караула приказал мне возвращаться обратно, вот передал мне командировочное удостоверение старшины и написал там что–то, а старшину задержал. Майор взял командировку. Там было написано, что старшина такой–то задержан до протрезвления, а рядовой Верт откомандировывается обратно. Он взглянул на мое невинное лицо и взялся за грудь. Похоже, что я становился для майора сильным аллергеном. В роте узнал новость. Оказывается, я проворонил кое–что интересное: пока ездил, из Сидатуна приезжали братья–тигроловы, отловили тигренка, а тигрица всю ночь бродила вокруг казармы и мяукала. Четыре брата, кряжистые староверы, промышляющие охотой и отловом диких животных для зоопарков, были мне знакомы. Помню, как гостил в их рубленной навечно избе, где мне, как чужому, поставили отдельную посуду, чтоб не «загрязнил», но сделали это тактично, ссылаясь на то, что городскому человеку надо посуду тонкую, благородную, а не эти «тазики», из которых они, люди лесные, едят. За стол село семь чело век: дед, отец, братья–погодки, старшему из которых было уже сорок, хозяйка. Дочь подавала на стол. Все мужчины казались одного возраста. Коренастые, пышущие здоровьем, с короткими — шкиперскими — борода ми, голубоглазые, светловолосые. Разве, что у деда чуть больше морщин проглядывало вокруг русой, без единого серебряного волоска, бороды.