Зачарованный киллер-2 - [48]

Москва, очередная квартира Верта, ночь с 30‑го на 31‑е декабря, 2000 год

Я всегда просыпаюсь до всплеска. Бодро встаю, делаю несколько гимнастических упражнений и снова просыпаюсь от назойливого журчания. Вода, оказывается, уже льется на мрамор пола, а до начала работы совсем мало времени.

Я начинаю мотаться по квартире, делаю множество дел, потом выбегаю, не позавтракав, наскоро запрягаю ленивого ишака (вечно мне попадают ленивые), и к редакции приезжаю в самый притык — все уже в сборе. Пока редактор делает краткий доклад я незаметно ощупываю себя, застегиваю незастегнутое, приглаживаю неприглаженное. Потом выступают завы отделов, выпускающий, ответственный секретарь, потом все идут обедать, а я ускользаю в 300.

У входа всегда торгуют позами, я покупаю три штуки, иду по аллее, жуя их, обливая грудь соком, останавливаюсь около вольера с Горынычем. Он, как обычно, спит, свернув членистое тело, а люди тычут в сетку палочки, стараются его разозлить.

ограде, просовывает между прутьями морду и доверчиво слизывает с ладони неизменную соль. Соль он любит больше всего, но не отказывается и от яблок. Их он берет замшевыми губами, тепло дыша в ладонь, и вкусно хрумкает. Полураспущенные крылья волочатся по опилкам, иногда он широко взмахивает ими, будто пытается взлететь, но взлететь не может — крылья подрезаны.

Когда я вхожу из 300, ишак встревожено переступает у привязи: запах зверей волнует его. Я поглаживаю его под подбородком, между ушами, он успокаивается и мы едем во Дворец Пионеров, где три раза в неделю я веду кружок Юных и Умелых фотокорреспондентов.

А уже под вечер заезжаем в милицию, где дежурный протягивает мне Журнал Происшествий. Я записываю парочку наиболее забавных, скачу в редакцию, спрашиваю у и просовываю голову к ответственному секретарю. Везувий Романович приветственно кивает головой и изрекает:

— 20 строк.

Иногда это 30, 15 или 45, — мне все равно.

Трещит машинка, и миг спустя происшествие превращается в заметку из необходимого количества строк. Я отдаю их деловому Вельзевулу, и верный ишак тащится домой, где ждут меня бесконечная повесть про шпионов, телевизор, холостяцкий ужин, телефон с голосом Красной Шапочки.

— Милый, — воркует она, — это ты?

— Нет, — отвечаю я, — это не я!

— Ой, а кто это? — она делает голосом пируют в испуг, потом — обратный пируэт. — Ой, как тебе не стыдно обманывать? — это опять воркуя.

— Это Николай Второй, — отвечаю я с отвращением.

Потом я долго объясняю, что сегодня встретиться не смогу, что у меня то–то и то–то, и еще то, что на завтра тоже рассчитывать не стоит, а послезавтра я уезжаю в командировку на Луну, и что у меня проказа, осложненная лепрой, краткая импотенция на фоне мерцающих эпителий и т. д. Наконец мы уговариваемся когда–нибудь, когда я освобожусь, встретиться и все очень серьезно обговорить, я кладу трубку и несколько минут сижу совершенно обалдевший, проклиная тот день и час, когда вздумал проводить Шапочку через парк до дому. Но кто бы мог подумать, что эта, с виду воплощенная невинность, окажется просто и инфантильной маньячкой, помешанной на мужчинах. Каждому новому знакомому она прежде всего сообщает, что ее преследует некто Волк, что он всюду подстерегает ее, бедную девочку. Конечно, каждый испытывает рыцарский подъем, хватается за воображаемый меня и выпячивает грудь под несуществующей кольчугой.

А Шапочка виснет сперва на руке, потом на шее, а потом отвязаться от нее невозможно — неловко, да и боязно ее истерик и ее бабушки…

Сегодня я почему–то проснулся вовремя им больше не заснул. Встал, не ожидая пока вода часов прольется, перелил нижний сосуд в верхний, сотый раз пообещал сам себе купить новые, и вспомнил, что сегодня воскресенье. Спешить было некуда, но я скоренько позавтракал, одел новый хитон и поехал на толчок.

На толчке все было обычно. Все «… толкают друг друга и толкают друг другу». У книжного прилавка знакомая фигура в бархатной тунике с рыжей бородой–лопатой. Мой благостный брат. Его религия проповедает добро и он все выходные проводит на барахолке, оберегая мух, червячков, а в особенности — жучков.

— Привет, — говорю я ему.

— А, — говорит он, — это ты, Вовка?!

Пока я раздумываю, стоит ли подтверждать его догадку относительно того я это или не я, он сует нечто замусоленное, без переплета.

— Смотри, это я купил, — брызжет он слюнками, — редчайшая книга Беза — Дель-Ника на секретном языке неизвестного племени аборигенов из Одессы!

Я рассматриваю книгу, а брат, благостно шурша бородой, объясняет, что редкая книга написана рукой.

В это время слева раздается переливчатый звон. Какой–то кудлатый мужик на деревянной ноге приволок целый мешок цепочек от унитаза и продает их по три тугрика за штуку.

Брат бросается туда и ожесточенно торгуется. Так, как денег ему жаль, он предлагает меняться. Наконец они сговариваются. За пузырек праны тибетского мудреца Ту — Не-Ядца Брат выменивает четыре цепочки и устремляется в ряды автолюбителей; я покидаю барахолку и еду ко второму брату.

Дверь открывает мама. Она одета в самое старое платье, огромные туфли образца «Маленький Мук» и приветствует меня словами: