Зачарованные острова Галапагосы - [7]

Морские львы и котики — удивительные животные. И первый, и второй принадлежат к ушатым тюленям, названным так из-за небольших остатков ушной раковины, сохранившихся с той поры, когда первоначальная форма тюленей обитала на суше. Это было, очевидно, в начале третичного периода, ибо уже в миоцене существовали ушатые тюлени и морские собаки. О морских львах известно крайне мало, поэтому я решил воспользоваться пребыванием на Галапагосах для наблюдений за ними.

Вскоре я достиг середины мыса. В приливной полосе пышно раскинулись зеленые кусты криптокарпуса. В их тени прятались крошечные детеныши морских львов. Мне тут же захотелось погладить симпатичные мохнатые создания. Увы, от них невыносимо несло тухлой рыбой, и это зловоние преследовало меня весь остаток дня.

Я осмотрелся. Теперь мне была видна и противоположная, ранее скрытая от меня сторона мыса. Здесь также отдыхало стадо морских львов. На воде, в том месте, где набрасывались друг на друга встречные валы, несколько самок развлекалось, катаясь на волнах. С разбега они скользили на гребень высокой волны, и волна выносила их вперед. Прежде чем она разбивалась о встречную, морские львицы ловко подныривали под идущую следом, и игра начиналась сызнова.

До самой высокой точки острова было не больше пяти минут хода. Шагать пришлось по осыпи, состоявшей из выветрившихся и превратившихся в гальку кусков лавы. На камнях лежали, нежась под лучами солнца, килехвосты. На пятнах красного пепла, рассыпанных между скалами, стояли низкие кусты кротона; там и сям тянула к небу свои призрачные голые ветви бульнезия. Маленькие деревца выглядели мертвыми. Но стоило лишь обломать веточку, как из нее начинал течь удивительно ароматный свежий сок. Под блестящей белой корой теплилась жизнь, она ждала начала сезона дождей, когда с февраля по апрель выжженные низменности островов превращаются в зеленеющие сады.

Между бульнезий росли древовидные кактусы и опунции. У последних прямой ствол выше человеческого роста венчала крона из мясистых листьев, ярко выделявшаяся на фоне синего неба. В ветвях возились маленькие черные вьюрки. Я содрал с кактуса кусок коричневато-красной коры и аут же в испуге отдернул руку: потревоженная, из своего убежища выскочила коричневато-красная, длиной никак не меньше 15 сантиметров, стоножка[3]. Ослепленная светом, она заметалась по стволу. Я поспешно сломал две веточки и попытался зажать ими стоножку, чтобы препроводить в банку. Не без труда мне наконец удалось захватить ее в деревянные тиски. Но не тут-то было! Я и не представлял себе, что в этом маленьком тельце столько силы. Сначала стоножка впилась своими клещами в дерево, так что только треск раздался, затем подняла свободную переднюю часть туловища, оперлась шестью ногами о веточки, как о трамплин, сделала рывок и с палочки перебежала на мою руку. Редко испытывал я такое неприятное чувство, какое ощутил от прикосновения множества цепких ножек! Я немедленно стряхнул стоножку, но в конце концов все же перехитрил ее и присоединил к своей коллекции.

Обливаясь потом, я преодолел последние несколько метров, отделявшие меня от вершины острова.

Крутой склон завершался неожиданно вертикальной стеной, сложенной из лавы и пепла. Казалось, что неведомый исполин разорвал сушу посередине. Очевидно, остров был некогда разломан сильным землетрясением. Красновато-коричневые пласты пепла чередовались с черными слоями лавы. Здесь свили себе гнезда синеногие олуши и ласточкохвостые чайки, и близ них коричневые ленты казались белыми от покрывавшего их гуано. В слоях пепла застряли застывшие на лету куски лавы. Одни были словно окаменевшие слезы, другие походили на винт или изогнутый корень. Внизу, в 20 метрах от моих ног, море непрестанно набегало на скалу, напоминавшую шлак, только что вынутый из печи. Перед ней часовыми в темных мундирах выстроились в море утесы причудливых очертаний. На одном, дальше других шагнувшем в море, обсыхал вернувшийся с рыбной ловли пеликан. Он широко расправил крылья и подставил их жгучему солнцу. В темно-синей воде поблескивали спинные плавники больших рыб.

С банкой в руке я принялся лазить по скалам. Повсюду сидели красные крабы, усердно подбиравшие клешнями что-то с земли. На одиночной скале совершенно неподвижно стояла кваква и вглядывалась в расселину. Острый глаз ее был нацелен на то, что, должно быть, пряталось в глубине. И вдруг птица рванулась вперед! В следующее мгновение она уже держала в клюве краба, ухватившись за его клешню. Его сородичи в мгновение ока разбежались в разные стороны. Так вот отчего они проявляли такую робость! Мне не совсем было понятно, почему природа отказала беднягам в маскировочной окраске.

Первые часы на незнакомой земле всегда таят в себе много волнующего для зоолога. Каждое насекомое, каждая птичка, каждое растение поражают его своеобразием. На Галапагосах он испытывает это чувство особенно остро: здесь он встречает почти одних эндемиков, то есть формы, присущие лишь этим островам. Только что я заполучил в свою банку поистине фантастическое существо: ящерицу чуть ли не в метр длиной. Ее спинной гребень, середина спины, верхняя часть головы и внешняя сторона суставов конечностей были малахитово-зеленого цвета, на ярко-красных боках резко выделялись черные крапинки и пятнышки, все остальное туловище отливало черным глянцем. Я ни на минуту не сомневался, что вижу морскую игуану — об этом говорил характерный тупой срез головы, защитные, напоминавшие рога, щитки около нее, сильные ноги, вооруженные когтями, хвост, выполнявший функции руля. Но до сего времени я читал только о черных или темных морских игуанах. Лишь спустя много времени я узнал, что открыл в южной части архипелага новую расу. Ни на одном из островов я не встречал больше таких ярко окрашенных пресмыкающихся. Морская игуана неподвижно лежала на солнце. Земляной вьюрок (Geospiza fuliginosa) прыгнул ей на спину и принялся что-то выклевывать из ее шкуры. Игуане это явно пришлось по вкусу. По-видимому, птичка освобождала ее от докучливых насекомых. Вдруг надо мной раздался шум крыльев. Я настороженно поднял голову и, к моему удивлению, увидел большого канюка, который, паря, медленно снижался. Он сел на большой камень поблизости — я вполне мог бы дотянуться до него рукой — и стал с любопытством меня разглядывать. Он никогда еще не видел человека и, может быть, принял меня за похудевшего морского льва, любителя дальних прогулок. У него не было врагов, и оттого он был так бесстрашен. Только прикосновением палочки мне удалось вывести канюка из состояния покоя. Он клюнул ее раз, другой, и в конце концов овладел ею. Какое-то время мы отнимали ее друг у друга, пока далекое перестукивание под веского мотора не заставило меня уйти прочь. Палочку я оставил канюку: быть может, пригодится ему для гнезда…