Забытый вальс - [13]

— А, привет, — сказала я.

А он все такой же.

— Пошли. — Он вытолкнул Иви в дверь. Грубость вопиющая. Однако на пороге приостановился и оглянулся. Немой взгляд был полон чем-то непостижимым для меня, и я чуть было сразу не простила Шона.

Я пыталась сопротивляться, но не вышло. Когда последняя мелкая гостья распрощалась с нами и остатки лазаньи, а также обрывки нарядной бумаги распределились по мусорным пакетам, мысль о Шоне, сам факт его существования ударили меня в грудь взрывной волной от дальней катастрофы. Что-то хрустнуло, сломалось. И я пока не могла оценить ущерб.

Я подняла тяжелый кувшин, в котором Фиона подавала сок, и руки вспомнили, как обхватили плотную талию Шона в ту ночь в Монтрё. Что он тогда сказал? «У тебя прекрасная кожа». Универсальная фраза на все случаи жизни. «Мягкая такая». Любят мужики сами себе зубы заговаривать. И поиметь женщину, и набить ей цену.

Такие вопросы я наивно задавала себе, прижимая к груди кувшин из толстого стекла на кухне Фионы в Эннискерри — планировка свободная, новый известняковый пол; старый, терракотовый, забраковали. Есть ли разница между тем мужчиной и этим, если покрепче зажмуриться? Да, сказала я себе, разница есть — еще какая. Самая потрясающая разница — именно когда закроешь глаза. Мысленно я уронила кувшин и плакала над осколками. Фиона меж тем загружала посудомойку, а Джоан вынимала оттуда тарелки и прополаскивала их под краном. Меган с Джеком куда-то подевались. Я все еще чувствовала его в своих ладонях, этот кувшин: коричневое дутое стекло с кобальтовыми завитками на дне. До чего красивый. А потом я разжала пальцы.

У нее бывают припадки. Это сообщила мне Фиона после того, как убрала все осколки. Не только щеткой смела, но и пылесосом поработала — бог с ним, с кувшином, но дети повсюду бегают босиком. У нее — в смысле, у Иви. Сама Фиона ни разу не видела, но знала, что несколько лет родители девочки жили в постоянной боевой готовности. Мать вся на нервах, все перепробовала — от консультаций у психотерапевта до — как их бишь — гомеопатических магнитов.

— На вид она здорова, — заметила я.

— Теперь вроде бы здорова, — сказала Фиона. — Я так понимаю, вылечилась.

— Симпатичная девчушка.

— Так уж и симпатичная? Не знаю. С ней столько носились, но что вышло? Не знаю.

— Господи, бедный Шон.

Фиона глянула на меня с преувеличенным недоумением.

— Бедный-то бедный, — буркнула она.

Хотелось бы мне знать, что это означало, но сестра уже отвернулась.

Часом позже я сидела возле Меган, распростертой на диване, — крупная, здоровая девочка. Мама наводила марафет, Джек уткнулся в «Нинтендо». Я собиралась уходить, и все мы чего-то ждали — вероятно, возвращения Шэя. Вечер сам собою клонился к закату.

— Ну, именинница, — заговорила Фиона, присаживаясь на диван и обнимая дочку, — как чувствуешь себя в девять лет?

— Неплохо, — ответила Меган.

Устроились перед телевизором, сделали вид, будто смотрим. Мама обычно проводила столько времени в ванной, что мы нервничали: гадали, чем же она там занимается и когда выйдет. Меган теребила волосы Фионы, смахивала их с ее лица, дергала сережку.

— Осторожнее.

Вечерняя возня: Меган раздвигала губы Фионы в ухмылку, натягивала ей веки, превращая глаза в щелочки, а Фиона сидела спокойно и не позволяла себе разозлиться. Они всегда вели себя так, что-то прочно связывало их — не вполне любовь, но и не вражда.

— Оставь маму в покое, Меган! — сказала я. — Ты уже большая, тебе девять лет.

— Ха! — отозвалась Фиона.

— Еще лет двадцать, — сказала Джоан. Появилась наконец-то — в летнем плаще, шелковый шарфик на шее, полчаса перед зеркалом проведены с толком: с виду все такая же, но на крупинку ближе к совершенству. Привычное чудо. Глянула на меня: — Поехали?

Тут я, может быть, слегка ошибаюсь в хронологии.

Тогда я еще не была влюблена в Шона, но в какой-то раз влюбилась же. В тот или в другой. В ту первую встречу в саду у снесенного забора. Или когда он сидел на складном стуле возле трейлера в Бриттас-Бей, или только приближался, и весь мир замер, остались только мы вдвоем. Я могла влюбиться в него в коридоре швейцарского отеля, когда замок жужжал, а Шон длил поцелуй, не спеша втолкнуть меня в номер.

Но я не любила его. Что-то в нем меня отталкивало. И вообще, я с ним уже переспала, на что еще он мог сгодиться?

Теперь-то я, конечно, скажу, что сходила по нему с ума с первой минуты. Я влюбилась в его руки, когда всматривалась в каждый его жест на семинаре в Монтрё, я влюбилась, когда он отогнал от меня Иви и пошел прочь, а на пороге обернулся, — влюбилась в его непонятную печаль. Так что вы лучше не спрашивайте, когда что началось. Раньше ли, позже — невелика разница. С моей точки зрения — одновременно.

Многое я даже не упомянула — не сказала, например, как красивы были дети в тот день на пляже в Бриттас-Бей, а теперь это кажется существенным, хотя сразу я этого не поняла. Возможно, дело в недуге Иви, о котором я тогда не знала, но так или иначе красота детей сыграла в этой истории роль, какую — пока не знаю.

Черт с ней, с хронологией. Можно подумать, если излагать события одно за другим, проступит какой-то смысл.