Забытый вальс - [58]

К моменту, когда они выехали из поселка, откуда-то издали еще доносились слабые, на пределе слышимости раскаты грома, но дождь уже закончился, и временами в разрывах облаков проблескивало солнце. Субботним вечером машин по направлению к Москве шло немного. Николай чуть приоткрыл люк в крыше машины. Свежий, пахнущий озоном ветер ворвался в салон, растрепал волосы Люде, она даже засмеялась от удовольствия.

– Что, хорошо? – спросил Николай, улыбнувшись ей.

– Хорошо, только непривычно, сижу слева, и руля нет.

– А ты что, водишь машину?

– Ну, да, я курсы закончила и на права сдала. Только у нас машина одна, отец на ней на работу ездит, так что опыт вождения у меня небольшой. А на праворульной вообще никогда не ездила. А ты быстро привык?

– Быстро. У меня другой-то и не было. На курсах, конечно, на нормальном «москвиче» учился. А потом подвернулась эта «мазда». Помнишь, я тебе об эмэмэмовских акциях рассказывал? Так я их просто поменял на машину с гаражом. А что касается правого руля, то у меня тут случай был. Подвозил знакомого одного зимой, вечером. В салоне темно, дорога длинная, он заснул. А когда проснулся, чуть из машины не выпрыгнул. Потом рассказывает, глаза открываю, вроде сижу на водительском месте, впереди поворот, а у меня ни руля, ни педалей.

– Представляю себе, дашь мне как-нибудь прокатиться!

– Только не на трассе. Основная проблема тут – переключение передач. Она левшам хорошо подходит, а большинство людей левой рукой достаточно неуверенно работают.

Дядя Леша жил, как оказалось, на улице Чайковского в старом восьмиэтажном доме, каких стараниями академика архитектуры Жолтовского немало было построено в центре Москвы. Николай с некоторым усилием открыл старинную дубовую дверь подъезда, подивившись про себя, как же тут проходят дети и старики. Они очутились в просторном вестибюле, отгороженном от входной двери барьером, за которым сидел габаритный мужик лет пятидесяти. На столе перед ним стояли телефон, графин с водой и лежала раскрытая амбарная книга.

– К кому идете? – спросил он.

– К Алексею Аполлоновичу Ратманскому в семьдесят третью, – торопливо ответила Люда.

Страж за барьером полистал амбарную книгу, набрал номер на телефоне.

– Тут двое к Алексею Аполлоновичу. А, ну да-да. Пропускаю.

– Проходите, – обратился он к Николаю и Люде.

Лифтовой пролет, вокруг которого вилась широкая лестница с мраморными ступенями, был огорожен проволочной сеткой, так что хорошо был виден медленно, но бесшумно подходивший сверху лифт. Когда он остановился, чтобы войти, пришлось сначала раздвинуть решетчатые двери этажа, а затем вручную же открыть двери кабины. Изнутри она была обшита красным деревом, на стенках помещались зеркала в бронзовых рамах, а у одной из боковых стенок даже стоял плюшевый диванчик. Николай закрыл сначала наружную, а потом и внутреннюю двери, Люда нажала кнопку седьмого этажа, звякнул звоночек, и лифт медленно тронулся.

На лестничную площадку седьмого этажа выходило три двери. Это были не те двери из оргалита, которыми оснащались квартиры московских спальных районов, и не заменяющие их в последнее время уродливые железные монстры. Это были двери с большой буквы, настоящие произведения искусства. Дубовые, высотой не меньше двух с половиной метров, сверху донизу покрытые резьбой, причем резьба на дверях всех квартир была разной. Кроме того, отличались они друг от друга видом ручек и количеством замочных скважин. Николай отметил про себя, что двери открывались наружу, и вспомнил, как читал где-то, что с середины тридцатых годов по предложению кого-то из начальников НКВД, то ли Ягоды, то ли Ежова двери в квартирах стали делать открывающимися внутрь, чтобы легче было выбивать при арестах. Эти же двери можно было выбить только осадным тараном, не мудрено, что никто тут не менял их на железные.

Люда нажала кнопку звонка семьдесят третьей квартиры. За дверью чуть слышно запела птица. Николай прислушался, больше всего это походило на мартовские трели синичек, когда они сидят на коньке крыши и перекликаются, греясь в лучах скупо пригревающего солнца. Загремела дверная цепочка, щелкнул открываемый замок, дверь открылась. На пороге стоял высокий грузный мужчина в пестрой рубашке навыпуск и джинсах, с аккуратной голландской бородкой и густой седой шевелюрой, зачесанной на пробор. Николай навскидку дал ему лет шестьдесят.

– Людочка! Наконец-то навестила старика, ты же у меня почти год не была. Заходите, заходите! Единственное, что попрошу, тапочки оденьте, а то у меня домработница на неделю уехала, так я стараюсь меньше мусорить. Есть хотите?

– Да нет, дядя Леша, спасибо, мы недавно ели.

– Ну, тогда от коньяка и кофе, надеюсь, не откажетесь. Кстати, Люда, может, ты меня познакомишь с молодым человеком?

– Ой, извините. Это Николай, мой друг.

– Очень приятно. А я Алексей Аполлонович. Давайте, помогите в кабинет с кухни сервировочный столик перевезти. Людочка, ты там все расставь, а я пока кофе приготовлю.

Кабинет неожиданно оказался залит розовым светом заходящего солнца, так как облака разошлись, и на улице стоял дивный июльский вечер. Одну стену кабинета занимали книжные стеллажи. Николай прошелся вдоль них, подбор книг поражал. На нескольких полках стояли роскошные альбомы по искусству зарубежных издательств. Однако Николая удивило, что художественная литература в большинстве своем была представлена расставленными по алфавиту разрозненными томиками собраний сочинений.