Забытые страницы русского романса - [3]

Делиться своими мыслями и наблюдениями я буду, имея в виду не только читателя, но и слушателя — к нему я обращаюсь, рассказывая о своем пути к композитору, к его вокальной лирике.

Танеев и его вокальная музыка

Начну с признания: по каким-то мне самому неведомым причинам в бытность мою студентом консерватории я не спел ни одного из романсов Танеева и представление о них, как и обо всем творчестве этого замечательного композитора, осталось чисто умозрительным. За его произведениями мне виделся суровый человек, со старомодной бородой и умными глазами — метр хоровой музыки и бог полифонии.

Настоящий интерес к творчеству Танеева появился в 1979 году, когда мне в театре предложили исполнить партию Ореста из оперы «Орестея». Впервые при ее подготовке пришло ощущение необычной грандиозности и величественности... К сожалению, театр отказался от идеи постановки этой оперы, но музыка оставила неизгладимый след на всю жизнь. Теперь арию Ореста даю своим ученикам как образец прекрасного монолога, благодаря которому средствами танеевской мелодики и гармонии можно выработать вкус к пониманию возвышенного.

Подлинное увлечение Танеевым началось с разучивания теноровой партии в его кантате на слова А. Хомякова «По прочтении псалма», которая была исполнена в 1975 году под управлением А. Дмитриева в Большом зале Ленинградской филармонии. Впервые удалось понять, что такое «философская лирика» и какое она может давать исполнителю (уверен, что и в равной степени слушателю) удовлетворение и наслаждение, да и может ли кто-нибудь не внять, остаться глухим к этико-гуманистическому призыву строк кантаты:

Мне нужно сердце чище злата

И воля крепкая в труде.

Мне нужен брат, любящий брата,

Нужна мне правда на суде!..

Внимательнейшим образом прочел я теперь главу о Танееве в учебнике по истории музыки, переписку Танеева с Чайковским, разыскал материалы о пребывании Танеева в имении Л. Н. Толстого в Ясной Поляне, совсем недавно прочел впервые опубликованный дневник С. А. Толстой. Особое внимание привлек круг общения Танеева (литературный, музыкальный). С консерваторских лет дружба с Н. Г. Рубинштейном, П. И. Чайковским, затем в Париже — пребывание в атмосфере дома Полины Виардо, беседы с И. С. Тургеневым, а также знакомство с известными французскими писателями и композиторами, назову лишь некоторых: Сен-Санс, Дюпарк, Форе, Гуно, Флобер, Ренан.

Вернувшись в Россию, Танеев поддерживает творческие контакты с Мусоргским, Бородиным, Римским-Корсаковым, Глазуновым, Лядовым, у него учатся Рахманинов, Скрябин, Глиэр, Метнер, Игумнов, Гольденвейзер, в концертах он аккомпанирует Дейша-Сионицкой, Лавровской, Собинову и другим. Скоро завоевав пианистическое признание, Танеев-композитор с самого начала творческого пути испытал горечь непризнания у значительной части критики. Его обвиняли в сухости, невыразительности мелодии, в главенствующем и подавляющем эмоцию интеллектуализме. Даже Чайковский упрекал своего любимого ученика в непонимании таких состояний, как одухотворенность и озарение, под влиянием которых создается истинно великое. Танеев был уверен, что зная законы композиции (а он их знал, как никто другой), то есть используя закономерности формы, гармонии, контрапункта, можно сочинять музыку. Но думается, что наряду с этим знанием Танеев обладал несомненным композиторским даром, ибо нельзя по одним лишь «законам» написать такое мощное произведение, как кантата «Иоанн Дамаскин», нельзя создать «Орестею» с изумительной сценой Эриний.

Однако сам композитор нередко был обуреваем сомнениями. Однажды во сне ему привиделся П. И. Чайковский и его музыкальные мысли «в виде живых существ, несущихся по воздуху», а под ними будущие поколения людей, в головы которых входят эти «живые и сияющие» мысли. Свои же собственные музыкальные мысли он увидел в античных одеждах «как ряд призраков, бескровных и безжизненных» — именно потому, что они создавались «с недостаточным участием, что в создании их было мало искренности». «Я припоминаю слова Л. Н. (Толстого) — о значении искренности в художественном произведении,— читаем в „Дневнике" Танеева,— и просыпаюсь, страшно потрясенный и начинаю рыдать, вспоминая о своем сне».

Сила переживаний Танеева, выраженная в этом рассказе-признании, глубоко меня взволновала.

Противоречивость мнений о композиторе не снимается и работами о творчестве Танеева такого авторитетного ученого, как Б. В. Асафьев. Так, в исследовании «Романсы С. И. Танеева», опубликованном вскоре после кончины композитора (Пг, 1916), темы его романсов Асафьев определяет как темы-понятия, которые «не насыщены трепетностью эмоций, не отличаются силой и яркостью, а служат как фундамент или, вернее, как тезисы... Отсюда же столь редкое наличие даже в романсах непосредственного ощущения горя или радости». Правда, он как бы защищает композитора, находя причину такой манеры сочинения в самой душевной природе Танеева — в «скромности мудрости», но по ходу самого исследования нередко, в том или ином плане или в целом, оценивает отрицательно многие его романсы. В другом своем труде — «Русская музыка: XIX и начало XX века», написанном в 1930 году, оценивая романсы Танеева как «очень интересную область в его творчестве», Асафьев подчеркивает: «Как и всем другим его сочинениям, им свойственны серьезность стиля и глубокомыслие, часто отнимающее у лирической музыки всякий отпечаток непосредственности и непроизвольности: слишком далеким представляется расстояние от жизненного впечатления, стимулировавшего творчество, до полной и окончательной фиксации идей». Далее его суждения кажутся более истинными, чем ранее: «Так сильно и органично его мышление, что как бы ни казалась отвлеченной и рассудочной найденная им форма, в результате она-то и служит всецело тому, чтобы чувство или эмоциональный тон музыки сохранили именно через нее всю свежесть и первозданность». И наконец, на мой взгляд, самое главное: «Сочинения Танеева, а в числе их и романсы его, подобны хорошим стихам, в которые надо неоднократно вчитываться, и каждый раз это ведет к открытию еще более главного, еще более важного в них, тогда как первое впечатление указывало только на мастерство, ум и строгость стиля».