Забытое время - [43]

Суджитх поведал матери и бабушке ряд других подробностей о своей прошлой жизни, но их записали уже после того, как было найдено его предыдущее воплощение. Мальчик говорил, что его звали Сэмми и порой он называл себя «Сэмми из Гораканы»… что жену его звали Мэгги, а их дочь — Нандани. Он работал на железной дороге и однажды залез на пик Адама — высокую гору в центральной Шри-Ланке… говорил, что в день своей смерти поругался с Мэгги. Она ушла из дома, а он направился в магазин. Когда он переходил дорогу, его сбил грузовик, и он умер.

Молодой монах поехал в Горакану искать семью, где умер человек, подходящий под описание Суджитха. После некоторых трудов он обнаружил, что там за полгода до рождения Суджитха грузовик сбил пятидесятилетнего Сэмми Фернандо по прозвищу «Сэмми из Гораканы», и тот умер. Все свидетельства Суджитха подтвердились, за одним исключением: вопреки словам Суджитха Сэмми Фернандо умер не сразу. После аварии его отвезли в больницу, где он и скончался спустя час или два.

Джим Б. Такер, д-р медицины, «Жизнь прежде жизни»

Глава восемнадцатая

Дениз проснулась с именем на губах. Со вкусом имени на языке — горечь и соль, земля пополам с морем. Десять секунд разрешила себе полежать — секунд на семь дольше, чем полагалось, — а затем выволокла себя из постели. Тщательно оделась, лишний раз проверила, правильно ли застегнула пуговицы на блузке и на блейзере, оглядела чулки — нет ли дорожек, — подняла и скрутила волосы в узел, заколола, чтоб не разбегались. В доме дресс-код нетребовательный вплоть до абсурдного (джинсы и треники, ты подумай, а?), но Дениз всю жизнь одевалась строго, даже в первые годы, когда была помощницей преподавателя, и отказываться от привычки не намерена. Вдобавок это важно для пациентов и их родных — сразу ясно, что тебя уважают.

Заправила постель, пижаму сунула в корзину и лишь тогда разрешила себе поход в ванную. На полке над раковиной, за аспирином и тампонами, прятался флакон таблеток доктора Фергюсона. Дениз достала таблетку, порезала на четвертинки столовым ножиком, который держала там же. От половины таблетки ее кружило и шатало, ничего хорошего, от целой — в голове до ночи туман, а четвертинки, как правило, хватало. Дениз проглотила ее всухую и поставила флакон на место, закрыла шкафчик до щелчка.

Ну вот. Вот она какая. Знакомая клякса лица, и влажные карие глаза, и черные волосы. Корни уже видны; давным-давно пора в парикмахерскую. Жалко, что нельзя, как многие другие чернокожие женщины, сбрить это все под ноль и забыть. Поневоле залюбуешься — простота, лоск, никакой возни. Но Дениз с такой прической будет неуютно, будто она… как бы это?.. не готова.

В кухне она включила кофеварку и радио, разбила яйца в сковородку. Наверху топал Чарли — чем-то там занят, чем уж пятнадцатилетние занимаются по утрам. Натянуть футболку и джинсы — дело пары секунд.

— Чарли! Завтракать!

Постояла, привалившись к кухонному шкафчику, посмотрела, как жарятся яйца, послушала новости по радио. За окном на щетине только что засеянного кукурузного поля поблескивала изморозь. Зима выдалась долгая, вроде закончилась, а все никак не уйдет — вновь и вновь совершает круги почета. Во дворе одинокая птица безуспешно пыталась испить полузамершей воды из птичьей купальни.

Чарли затопотал вниз по лестнице. Всякий раз Дениз поражалась, что эта громадина, увенчанная прыгучими дредами, явилась на свет из ее стройного тела, что перед ней ее сын — вот эта туша, мелькавшая поблизости с утра до вечера. Чарли плюхнулся на стул, ножом и вилкой ритмично застучал по столу.

Дениз поставила перед ним дымящуюся тарелку и села.

— Яичницу тебе пожарила.

— Спасибо, мама. — И он подскочил налить себе соку.

— Чарли, сядь, от тебя голова кругом.

— Нормально спала? Или опять собака мешала?

Дениз не ответила; что, она снова кричала во сне?

Он поэтому спрашивает?

— Нормально.

— Хорошо. — И Чарли опять грохнулся на стул.

Нет, ничего не слышал. Дениз тихонько выдохнула.

Это, конечно, не означает, что она не кричала.

Она сидела, слушая бубнеж радио, но не вникая в слова. Таблетка действовала, и Дениз отдавалась каденциям голоса — мужского голоса, истекавшего здравомыслием и однообразием; эти мирные, предсказуемые ритмы выглаживали и войну, и землетрясение, и ураган. Настанет конец света — конец света уже настал, — но можно не сомневаться: этот голос никуда не денется, он расскажет тебе, как все случилось.

— Мама?

— М-м-м?

— Я говорю — бекона нет больше?

Дениз заставила себя встать, и ее повело; открыла холодильник и постояла, держась за него, глядя в белое нутро на яркие холодные штуки. А, вот она, упаковка, — блестит.

— Сначала прожуй, потом говори. — Шагнула к плите, выложила бекон на сковородку. Он зашипел, капельками масла заплевал ей приличную коричневую юбку. От одного запаха Дениз стало ясно, что сама она не сможет проглотить ни кусочка. Надо же, до чего неаппетитным бывает бекон.

Новости закончились, началась классическая музыка. При сыне Дениз всегда включала по радио классику: Чарли полезно. И по той же причине вечерами смотрела при нем новости или документальное кино про природу, хотя предпочла бы мыльные реалити-шоу — забыться, наблюдая, как бесчинствуют глупые богачи. Доктор Фергюсон думал, что после всего Дениз слегка отпустит вожжи, а вышло наоборот.