Забытое королевство - [8]

Наконец мы прибыли на край долины, обрамленный отвесными горами. Караван снова разделился на несколько частей и разошелся по условленным караван-сараям. Мы попрощались с главным караванщиком и дали ему указания, касавшиеся доставки нашего багажа в Лицзян. Караванщикам никогда не платили вперед: они восприняли бы это как величайшее оскорбление. Полагалось дать лишь небольшой залог — доллар или около того; полная сумма выплачивалась на следующий день после прибытия. Товары и багаж не свозились на какую-нибудь станцию или в депо, но распределялись по домам или складам хозяев груза самими караванщиками, которые также гарантировали сохранность груза, исключая случаи, когда в ход перевозки вмешивалась стихия или своеволие бандитов. Последний отрезок пути в Лицзян был в этом смысле наиболее опасным — среди окружавших его диких скал скрывались самые страшные разбойничьи шайки.

Дом А Гу-и стоял в горах над дорогой, по которой проходили караваны. Сама она — крепко сложенная девушка около двадцати двух лет от роду, с круглым лицом и румяными щеками — уже поджидала нас. Как все женщины народа миньцзя в этой части долины, одета она была в синюю блузу, доходившую до лодыжек и подпоясанную широким поясом, и синие штаны. Ее головной убор состоял из хитрым образом переплетенных платочков — синего, красного и белого. Платочки были завязаны у висков так, что кончики их торчали кверху, будто кошачьи ушки. Меня всегда приводил в восторг этот кошачий вид девушек миньцзя, и я часто говорил им, что они напоминают мне кошек, наряженных в цвета голландского народного костюма. А Гу-я ушла на кухню, где уже возилась ее мать.

Ее отец и брат по имени А-цзэн вернулись с рынка поздно. Старик извинился, пояснив, что по дороге заехал к начальнику стражи — договориться, чтобы тот отрядил десять человек, которые сопровождали бы меня утром следующего дня.

— В горах орудует большая банда — на прошлой неделе ограбили караван, — сообщил он.

— Что ж, если банда и в самом деле большая, десять парней с ней не справятся, — ответил я. — Лучше поеду один, с Хоцзучи, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, а может, и А-цзэна захвачу, если он согласится.

После долгих переговоров мы наконец сошлись на том, что я, дабы не уронить своего престижа, поеду в сопровождении пяти стражников.

При свете миньцзе — сосновых лучин, горевших на специальных глиняных подставках, — мы сели ужинать. На огонек зашли еще несколько друзей-миньцзя. Хозяева принесли большой кувшин вина для всех и небольшой кувшинчик для меня.

— Это твое любимое иньцзю — медовое вино, — пояснил отец семейства. — Купил на прошлой неделе в Ли— цзяне специально для тебя.

На столе появились традиционные блюда кухни миньцзя — все, в соответствии с традицией, в небольших пиалах. Там была домашняя ветчина, жареная курица, жареные водяные каштаны, маленькие рыбки, печеные угри, жареная картошка и соленая свинина. Вокруг раздавались шутки и смех; несколько человек достали мандолины. Мелодичная, немного монотонная музыка и печальное пение доставляли мне несказанное удовольствие. Песни были очень романтичны — все они рассказывали о любви, красавицах и смельчаках. Каждый раз, когда А Гу-я приносила новые блюда, один из молодых людей за столом заметно краснел.

— Это, должно быть, будущий муж А Гу-и? — толкнул я локтем А-цзэна. Громкий смех присутствующих заставил молодого человека залиться краской; кивки соседей подтвердили мою догадку.

Раннее утро выдалось очень холодным — на траве лежал иней. Мы плотно позавтракали. Я взобрался на приготовленную для меня дикую тибетскую лошадку, Хоцзучи привязал к седлу корзину с едой и ручную кладь, и мы двинулись в путь. Почти сразу же тропа привела нас к отвесному утесу. Вдоль него шла извилистая мощеная дорога, под весьма крутым углом поднимавшаяся вверх сквозь кустарник. Я спешился и, отделившись от Хоцзучи, направился в гору по боковой тропе, чтобы срезать путь. Мы долго взбирались вверх посреди рододендронов и сосен. Там и сям порхали через дорогу и скрывались в кустах яркие фазаны; тишину разрывали только доносившиеся издали трубные голоса оленей и крики горных птиц. Чем выше я поднимался, тем холоднее становился воздух и тем труднее было дышать. Сверху послышались свист и оклики: я был не один. Вид с тропы открывался захватывающий — меня окружали высокие горы и темно-зеленые леса, а по обе стороны лежали глубокие скалистые ущелья. Далеко внизу блестело изумрудное озеро и виднелась желтая нить караванной тропы, ведущей в Дагу. Наконец я, запыхавшись, добрался до вершины перевала — путь отсюда на плоскогорье лежал сквозь темную, мрачную расселину. Там, дрожа от холода, меня поджидали пятеро молодых ребят со старомодными ружьями.

— Вы — охрана? — спросил я, и они кивнули в ответ. Мы сели, дожидаясь Хоцзучи с лошадью.

Затем мы двинулись по узкой тропе, прилепившейся к самому краю головокружительного ущелья, и вскоре вышли на бескрайнее плоскогорье, там и сям испещренное карстовыми воронками. Такой пейзаж типичен для окрестностей Лицзяна — огромные провалы, заросшие по краям деревьями, которые укрывают от взгляда эти бездонные дыры, уходящие глубоко в толщу земли. Вокруг не было видно ни души — только море сосен, окруженное горами. Мы условились, что, доведя нас до известного в тех краях места под названием Храм Разбойников, где тропа начинала плавно спускаться вниз к Лицзяну, наши сопровождающие повернут обратно. Это место было самой высокой точкой плоскогорья, расположенного на высоте 3350 метров. Шагая час за часом в гнетущей тишине и полном одиночестве, мы совсем умолкли.