Забытое королевство - [51]

Однако сенешаль с наставником не сидели на месте без дела, ожидая у моря погоды. Я помимо воли заметил, что они непрерывно получают и отправляют письма и телеграммы — в доме то и дело объявлялись гонцы из Цамдо и Коконора, а возможно, и из Лхасы. Очевидно, они строили тайные планы и плели интриги с целью реабилитироваться и обелить себя в глазах далай-ламы и его администрации. Я недостаточно долго прожил в Лицзяне, чтобы узнать, что с ними в итоге произошло, но еще до моего отъезда эту милую семью постиг тяжелый удар. Маленький князь Аджа заболел. Я осмотрел мальчика и заключил, что речь идет об обыкновенной простуде, прописав ему несколько таблеток аспирина. По прошествии недели ему стало намного лучше. Однако родители бедного ребенка, наслушавшись невежественных соседей, решили ускорить его выздоровление при помощи курса инъекций, рекомендованных одним шарлатаном из Хэ— цзина. Этот лжедоктор раструбил по всему Лицзяну, что его уколы практически мгновенно лечат все и всяческие болезни. Ничего мне не сказав, отец ребенка позвал этого негодяя, который за день успел сделать бедному мальчику шестнадцать уколов — мне так и не удалось выяснить, чего именно. К наступлению ночи маленький князь умер.

Как-то раз в Лицзян прибыл светский юный тибетец — кажется, это было ближе к концу 1946 года, когда война уже стала делом прошлого. Путешествовал он с шиком — сперва прилетел самолетом из Калькутты в Куньмин, а затем приехал оттуда в Сягуань на частном автомобиле. Он остановился у одного из моих друзей, полунаси, полутибетца. Как и следовало ожидать, мы с этим образованным юношей были друг другу представлены. Он одевался на европейский манер и прекрасно говорил по-английски. Звали его Ньима. Выяснилось, что он служит личным секретарем Кушо Кашопы, члена тибетского кабинета министров. Ньима сказал, что прибыл в Лицзян по делу, но по какому именно, я узнал лишь позднее.

У хозяина дома, в котором остановился Ньима, была очень красивая дочь. Между привлекательным тибетцем и этой насийской девушкой завязался роман, и в должное время ее «продали» Ньиме за немалую сумму денег — иными словами, они поженились. Прожив пару месяцев в Лицзяне, они уехали в Лхасу. Спустя примерно год они вернулись, и я узнал, в чем заключалось дело, с которым приезжал Ньима.

Как я уже писал, во время войны караванная торговля между Лхасой и Лицзяном достигла небывалого расцвета, изрядно обогатив многих лицзянских торговцев и их лхасских партнеров. Но тут Япония капитулировала, внезапно воцарился мир, снова открылись порты в Шанхае, Гонконге и Кантоне, и в континентальном Китае начисто пропал интерес к перевозке дорогостоящих грузов караванами. Однако в этот момент в Лицзян как раз начали прибывать крупные караваны, вышедшие из Лхасы за месяц или два до прекращения военных действий. Большую часть товаров тибетские торговые дома, желая заработать побольше, выслали наложенным платежом, с тем чтобы получить деньги после продажи товара на месте. Лицзянские купцы, получая товар, послушно пересылали его дальше, в Куньмин, где он продавался с огромным убытком или оседал на складах. Лхасские торговцы в панике слали ежедневные телеграммы, требуя оплаты товара, однако ничего не получали. К этому моменту в товар, уже прибывший в Лицзян, был вложен капитал почти в полмиллиона индийских рупий, так что торговцы и правительство страны оказались в весьма затруднительном положении. Не считая капитала торговых домов, в караванную торговлю было вложено множество денег из государственной сокровищницы, а также личных средств членов правительства, включая и министра Кашопу.

Наверняка в Лхасе кое-кто испытывал недобрые предчувствия по поводу такого невероятного разрастания караванных перевозок в Китай, и наиболее мудрые люди, скорее всего, понимали, что золотой дождь долго не продлится. Именно из этих соображений, как мне кажется, Ньима и был послан в Лицзян и Куньмин, чтобы оценить, насколько велик рынок сбыта в этих городах и насколько можно доверять отдельным насийским и хэцзинским купцам. Похоже, молодой человек отнесся к своему заданию со всем тщанием и послал руководству благоприятный отчет. В ином случае поток караванов остановился бы. Однако бедный Ньима никак не мог предвидеть внезапного краха могущественной Японской империи и мгновенного заключения мира. В конце концов, он был всего-навсего способным секретарем и дельцом, а не Оракулом Нечунга, и, по всей видимости, кризис не ухудшил ни его репутацию, ни его положение.

Тибетцы — люди рассудительные, и в том, что касается разумных рисков, проявляют себя как истинные короли торговли. Масштабы постигшей их торговой катастрофы были (совершенно справедливо) восприняты ими как воля провидения. Кто мог предсказать появление атомной бомбы и внезапное перемирие, если до того война тянулась множество лет и ей не видно было конца? Однако излишним легковерием тибетцы не отличались, так что шедшие из Лицзяна и Хэцзина телеграммы, в которых утверждалось, что за товар не удалось выручить ни копейки, на веру они не принимали. Правительство страны решило провести расследование по факту неоплаты товара, благополучно прибывшего по месту назначения.