Забытое королевство - [29]

Приказного или грубого тона наси не прощали никому, и чужакам в особенности. Слово, сказанное с явным намерением уязвить, немедленно провоцировало либо равноценную ответную реакцию, либо взмах кинжала, который у них всегда был под рукой, на поясе, либо меткий бросок камнем. Я предупредил своего повара, человека крайне вспыльчивого, чтобы он прекратил сыпать направо и налево своими излюбленными шанхайскими ругательствами, особенно в адрес наших местных слуг. Позднее, когда он зажил в довольстве и задрал по этому поводу нос, его длинный язык доставлял ему немало хлопот.

Со слугами в Лицзяне дело обстояло плохо. Свободолюбивые и независимые наси не желали наниматься в услужение. Безработицы в том виде, в котором она существовала в других частях Китая или на Западе, здесь не было. Все наси, и городские, и деревенские, были прежде всего мелкими собственниками и во вторую очередь — торговцами, ремесленниками или работниками: на первом месте для них всегда оставались земли и хозяйство, унаследованное от предков. Городские жители, не хотевшие или не имевшие возможности самостоятельно возделывать свои поля и сады, перепоручали эти заботы дальним родственникам и друзьям. Однако мальчики из бедных крестьянских семей в неплодородных горных районах иногда готовы были наняться на работу в городе — в межсезонье или когда семье требовались дополнительные деньги на конкретную цель: строительство дома, покупку новых лошадей или скота, свадьбу или шаманский обряд. Из числа таких молодых людей мы и нанимали помощников для моего повара.

Сперва мы сообщали друзьям, что нам требуется слуга; затем нас извещали, что в деревне такой-то имеется молодой человек, готовый взяться за работу, после чего обсуждались условия найма — с упором на то, что обращаться с мальчиком будут предупредительно и вежливо. И наконец на пороге появлялся он сам в сопровождении отца или дяди. Мальчики эти были добрыми и работящими, и хотя иногда они были склонны обманывать по мелочам, мы закрывали на это глаза, чтобы сохранить в доме мир. Иногда, стосковавшись по родным, они сбегали, когда мой повар, не удержавшись, говорил им какие-нибудь гадости. «Мы ничем не хуже тебя! — кричали они в ответ. — Мы не рабы, у нас есть дом!» — после чего удирали. Их нельзя было считать бедняками в привычном нам смысле слова — они всегда могли рассчитывать на свое хозяйство, стол, постель и друзей, с которыми можно потанцевать, когда солнце закатывается за горы.

Как-то раз через месяц или два после приезда я гулял солнечным утром по улице и вышел на небольшую площадь, на которой росло старое тенистое дерево. С его ветвей, обвитых многолетними побегами, свисали огромные розовые цветы. Площадь заполнял одуряющий запах. Группка юношей-наси стояла под деревом, любуясь розами. Улыбаясь, они перевели взгляд на меня.

— Прекрасные цветы! — заметил я по-китайски. Мы тут же разговорились. Я заметил, что глаза у одного из юношей красные и опухшие.

— Пойдемте, я дам вам лекарство для глаз, — сказал я наконец.

— Но у нас с собой нет денег, — запротестовали юноши.

— Кто сказал, что мне нужны деньги?

— А где вы живете? — с сомнением спросили они.

— Сразу за горой, в У-то. Совсем близко, — заверил я их, и мы пошли ко мне. Я закапал юноше в глаза аргирол и выдал ему небольшой пузырек с собой.

Мои гости были потрясены.

— И денег не взяли! Вы к нам так добры! — поразились они.

Один из них — высокий, атлетически сложенный юноша с большими светлыми глазами и вьющимися каштановыми волосами — производил впечатление человека неглупого и был весьма дружелюбен. Я дал ему свою карточку, надписанную по-китайски. Он рассказал, что зовут его Ухань, а юноша с больными глазами — его двоюродный брат У Яоли. Живут они в деревне на другой стороне долины, у подножия восточной горной гряды, — и учатся в окружной школе, прибавил он. Рассыпаясь в благодарностях, мальчики ушли.

Через неделю Ухань принес мне горшочек меда и несколько свежих яиц.

— За лекарство я платы не возьму, — воспротивился я.

— Это не плата, — тепло улыбнулся он. — Мать посылает вам скромный подарок. Она благодарит вас за вашу доброту.

Ухань прибавил, что общение со мной доставляет ему удовольствие и он был бы рад со мной подружиться. Хотя он изо всех сил протестовал, я настоял, чтобы он остался на обед. Сопротивлялся он, как выяснилось позднее, из страха, что ему придется есть европейскую еду ножом и вилкой, пользоваться которыми он не умел. Когда вместо этого нам подали простой китайский обед и принесли палочки для еды, он совершенно успокоился и в ходе обеда даже начал вспоминать — сперва неуверенно — английский язык, которому его учили в школе. На самом деле по-английски он говорил довольно-таки неплохо. В конце мы договорились, что в следующее воскресенье я навещу их дом.

Я с большим нетерпением ждал визита. Мне предстояло впервые в жизни побывать в гостях в деревне наси. Многие знакомые говорили мне, что получить приглашение в крестьянский дом крайне непросто.

В воскресенье Ухань зашел за мной пораньше. Мы немедленно отправились в путь, сделав только одну остановку — в лавке г-жи Ли, где купили к обеду кувшин иньцзю. Выйдя из города, мы двинулись по главной дороге на Хэ-цзин, ведущей на юг. Вскоре дорога разветвилась, и, свернув налево, мы пошли между зеленых полей и вдоль благоухающих изгородей из роз и диких цветов. Навстречу нам попадались крестьяне с корзинками дров на спине, ведущие на рынок тяжело нагруженных лошадей. Все они знали Уханя и здоровались с ним. Его деревня находилась в пятнадцати ли от города, и мы добрались до нее за пару часов, остановившись по пути поболтать с монахами из буддистского храма на близлежащей горе. Деревня была маленькая, в несколько домов, выглядевших так же, как и городские, — единственным отличием были высокие козлы во дворах, на которых сушили перед обмолотом урожай.