Забытая сказка - [34]

— Только эти два места… Дама англичанка. Желаете, я спрошу, может быть, она ничего не будет иметь… — долетел до меня голос моего официанта.

— Попробуйте, — ответили два голоса. Официант в самой вежливой форме спросил моего позволения посадить за стол двух джентльменов.

— Of course, certainly, — сказала я громко, окинув взглядом тут же стоящих двух молодых людей, отвесивших мне изысканный поклон.

Это были офицер и господин в штатском, их присутствие не стесняло меня. В вагоне поезда, в театре, в кафе, в трамвае сидишь ведь рядом с совершенно неизвестными людьми. Штатский сел налево от меня, спиной к публике, офицер — напротив. Я продолжала читать, не обращая на них никакого внимания.

— Как ты думаешь, на каком языке мы будем с тобой объясняться, чтобы чувствовать себя свободно? — спросил один из них.

— Надо выяснить, — как показалось мне, ответил штатский.

Они занялись меню, и в этот момент я разглядела обоих. Офицер — светлый блондин, сероглазый, со слегка волнистыми волосами, нежной кожей, румянцем, маленькими ямочками на щеках при улыбке; с очаровательной кокетливой родинкой около красиво очерченного рта, но с крупными чертами лица, которые все же делали его мужчиной и очень, очень симпатичным. О штатском можно было бы сказать «а man of striking beauty», то есть красота его поражала, бросалась в глаза, обжигала. Вот какие в Питере водятся! Я даже зажмурилась. Описать его мне трудно. Черные как смоль кудри, черты лица можно было бы назвать классическими, правильно-строгими. Построение головы, шеи — антично. Огромные синие глаза, цвет кожи слегка смуглый, но помимо этого от него исходила какая-то внутренняя сила, подчиняющая и в то же время влекущая.

Мне принесли кровавый бифштекс. Итак, утверждение лакея, английская книга, кровавое мясо — ну чем не англичанка? Но поверьте, я не собиралась этим пользоваться, да мне ничего подобного и в голову не приходило, да и необходимости никакой не было. Иностранка, так иностранка. Я занялась бифштексом и не обращала на моих непрошеных соседей ни малейшего внимания. Очевидно, они поверили, но все же посматривали, как я реагирую на русскую речь. «А все-таки нехорошо, — подумала я, — словно подслушиваю, мало ли о чем они могут говорить и какое мне дело». Я решила, как можно скорее уйти. Они говорили тихо, сдержанно, перекидывались короткими фразами о скачках, о каком-то последнем великосветском скандале, о балете. Я старалась не вникать, не слушать, но наконец они занялись мной. Какая же женщина откажется, если представится возможность, услышать собственными ушами мнение о себе, да еще совсем неизвестных мужчин, и мужчин интересных?

Думали, гадали, кто я. Артистка? Или жена только что приехавшего атташе английского посольства? Или одна из путешественниц из-за границы, наводнявших столицу. Офицер держал пари, что я не употребляю косметики, а штатский, наоборот, доказывал, что мы, женщины, обладаем такими тайнами разрисовки своего лица, которые недоступны и неизвестны ни одному художнику. Офицер восхищался, штатский критиковал.

— Я все же предпочитаю английских рысаков, чем англичанок. У лошадей прелестная ножка, сухая бабка, у женщин же, хоть и узкие, но ужасно длинные ноги… Да и головка у лошади… — и штатский стал разбирать по косточкам уже не англичанок, а женщину, сравнивая ее с лошадью, с ее норовом, с ее сложением и так далее.

Сравнения его были остроумны, но злы. Чувствовалось некоторое презрение к женщине.

— Все они так скучны, все так одинаковы — закончил он. Вот с этого и началось. Так вот ты какой, скучающий Онегин! Женщину, словно цыган, из табуна лошадей выбираешь. Да и нашей сестрой, вижу, избалован, миленький! В первую минуту я хотела встать и уйти. Щеки мои пылали, и глаза не были спокойны. Книжка спасала, они ничего не заметили. И так-то мне захотелось насолить ему, этому красавцу. Бросить, как вызов, что, мол, одной красоты мало, а еще нужно кое-что, что сильнее твоей красоты, красоты обжигающей.

— Ну, извини, — сказал офицер, — руки прекрасные и вовсе не велики, и сама очаровательна, нет больше — красавица… А глаза… Жаль, кончает кофе… И уйдет. Как жаль, что не говорю по-английски.

Офицер вздохнул.

— Сударыня, разрешите курить? — совершенно неожиданно, порывисто, показав мне раскрытый портсигар, по-русски обратился ко мне штатский.

Быстрота и натиск чуть не поймали меня врасплох. Мне было уже нельзя не быть иностранкой, слишком наслушалась. Молча я перевела вопрошающие глаза на офицера, на портсигар и глянула в глубокие озера синих глаз… Залюбовалась, утонула — вся злость провалилась. «Колдун», — подумала я.

— Разрешите закурить, — задал он тот же вопрос по-английски.

— Please, sir, — сказала я, стараясь всеми силами сохранить свой обычный естественно-приветливый тон.

Я закончила кофе. «Я сейчас уйду», — сказали мои глаза офицеру. «Пожалуйста, не уходи», — ответили мне его глаза.

— Дайте мне еще чашку кофе, — обратилась я к официанту.

В сторону офицера я не смотрела, знала, что доволен.

— Ну попробуй, поговори с ней по-французски, — сказал штатский.

— Легко сказать.

Да, действительно, я стала вместе с ними обдумывать, как и в какой форме можно было бы обратиться к незнакомой даме в ресторане двум молодым людям, да еще в те времена, у нас, в России. Это не теперешние времена! Взгляды, этика! Скажу одно, чувствовалось в них юное, молодое и такое же озорное, как и у меня. Да и всем нам троим вместе было лет семьдесят пять, не более. Хотя штатский и говорил злые слова, все же он не был снобом. Сердцем чувствовала, что хотя он и был избалован женщинами, но и сам предъявлял к ним большие требования, искал в них, чего еще не встретил, не нашел.