Забытая сказка - [23]

Все в один голос могли сказать, что Михалыч честности был необыкновенной и взяток, сохрани Бог, не брал. А ежели кто неопытный или богатенький совал ему, тут уж конец, не видать ему Николая Николаевича, изведет, пока тот не покается.

Служил он швейцаром в госпитале столько же, как и Николай Николаевич, больше двадцати лет. Был он женат, но жена ему изменила и бросила. «Женщины — это сор земли, хоть бы их и не было», — говорил он и платил им презрением, а всю теплоту, чистоту души своей отдавал Николаю Николаевичу без остатка. Свою казенную квартиру главного врача Николай Николаевич отдал одному многосемейному доктору, ординатору госпиталя, а сам поселился в маленькой квартирке, где помещался и Михалыч. Квартирка эта была при госпитале, а потому оба солдата, главный врач и старший швейцар, всегда были на своем посту.

Михалыч по собственной инициативе следил за чистотой и порядком в квартире, следил за бельем, пришивал оборванные пуговицы, и если носки невозможно было заштопать, то требовал деньги и покупал новые. Также он проделывал и со всем остальным бельем. Знал все вкусы, привычки, он был на стоящей заботливой нянькой. Вел кассу хозяйственных расходов и каракулями писал отчеты, которых Николай Николаевич никогда не читал. Михалыч оберегал Николая Николаевича от излишних посетителей. Поначалу Михалыч очень неохотно пропускал студентов, и вышло так, что Николай Николаевич узнал об этом.

— Слушай, Михалыч, ты что же это, брат, студентов гонишь, не пускаешь?

— Эх, Николай Николаевич, да с них завсегда начало всех безобразий.

— Да ведь они по делу приходят, и все больше медики, будущие доктора. А вот я возьму и поступлю снова в университет и буду студентом, так что ж, ты и меня выгонишь?

Последнее было так неожиданно и так подействовало на Михалыча, что открыло свободный пропуск студентам. Все же вслед им он всегда ворчал.

— Долго-то не калякайте, устал он, три операции сделал, да больных много сегодня было.

После смерти отца, когда Николай Николаевич переехал к нам, Михалыч похудел, не ел, не пил, затосковал и заболел. Кончилось тем, что нашлась у нас комната, и старик, ему было лет шестьдесят, переехал к нам и продолжал так же быть верной нянькой Николая Николаевича. К Маше относился пренебрежительно, к Елизавете Николаевне — снисходительно, к моей матери — почтительно. Я же, кажется, была единственной, которую Михалыч не относил к категорий женщин. Знал он меня с пеленок, звал «дитя», говорил на «ты» и даже, по-видимому, питал некоторую нежность.

Все его разговоры не с господами начинались и кончались: «Вот мы с Николаем Николаевичем ужо…» — не то решим, не то сделаем, или отменим, или оставим так: «Это ни к чему». Прожил Михалыч у нас в доме еще лет десять-двенадцать и умер на моих руках.

Еще расскажу Вам о докторе Сергее Сергеевиче Новикове. Сын бедного многосемейного почтового чиновника, какого-то очень маленького уездного городка, он мальчиком тринадцати лет пришел пешком в наш большой город учиться. Знакомых никого, денег ни копейки, хотелось есть. Была осень, холодно. Сережа дрожал, хотя и был в ватной кацавейке не то матери, не то бабушки. Он притулился между колоннами, в нише, в подъезде большого здания и решил там переночевать. Забрался подальше в угол, в темноту и почти что заснул, да какой-то наглый черный пес поднял такой лай, что не прошло и минуты, как перед мальчиком стоял с медалями на груди, высокий дядя. Он потащил его за рукав к свету.

— Ты это что тут делаешь? Тебе тут не ночлежка. Или ты…

Но не успел он кончить, как подошел другой дядя, который ввел мальчика в подъезд, сбросив с себя на руки дяде с медалями пальто, а с Сережи шапку и кацавейку. Потом, взяв его за руку и ласково сказав: «Пойдем», увел его в свою квартиру. Дядя с медалями был Михалыч, а добрый дядя — Николай Николаевич, который определил Сережу в четвертый класс гимназии, куда он оказался хорошо подготовленным. Окончив блестяще гимназию, он поступил в университет в нашем городе, на медицинский факультет. Ему потом предлагали перейти в Военно-медицинскую Академию, но он отказался:

— Там нет такого профессора, как Николай Николаевич.

Все свое свободное время он не выходил из госпиталя, исполняя охотно и радостно всю черную работу, был одновременно санитаром, сестрой и негласным ассистентом при всех сложных операциях, совершаемых Николаем Николаевичем ежедневно.

Николай Николаевич полюбил Сережу, оценил в молодом враче огонек служения и любви к больным, находил его высокоталантливым и видел в нем будущее светило. Много было питомцев у Николая Николаевича, не счесть их, но Сережа был избранным любимцем. Молодой врач платил сторицею, его обожаемый профессор был для него всем.

Еще много фактов можно было бы рассказать про Николая Николаевича, и везде и во всем сквозила доброта, незлобивость, готовность всегда, без колебаний, без отказа, без всякого расчета, выгоды, обслужить, помочь, быть полезным. Да, наш русский врач, русская сестра милосердия несравнимы, неповторимы.

Со слов матери и самого Николая Николаевича я расскажу Вам о встрече и дружбе, нет, больше — о братстве Николая Николаевича с моим отцом в течение многих лет. В Петербурге шли гастроли певца Давыдова (это то же, что в наше время Шаляпин), публика с ума сходила. Мой отец не пропускал ни одной оперы с участием Давыдова. На этот раз, не успев заранее купить билет, он решил пойти в театр «на ура». Конечно, ничего не достал, даже у барышников. Все было распродано. Разочарованный он спускался с подъезда театра.