Забытая деревня. Четыре года в Сибири - [8]

Иногда я сижу, прислонившись к ней, и содрогаюсь от отвращения, которое окружает меня. Крысы бегают по моим ногам, пауки сползают на меня, тогда я судорожно сжимаю пальцы в кулаки, начинаю шагать по ­каземату вперед и назад, или двигаю мои замерзшие члены в гимнастических упражнениях, пока меня часто охватывает отчаяние. Или я сам становлюсь в невидимые шеренги и командую ими. Я следую моим собственным командам точнее всего. И у меня есть страх перед моим голосом.

Перед кем я все же стою? Перед смертью? Перед безумием? Не все ли это уже первые признаки приближающегося помрачения рассудка? Оно сидит повсюду и крадется вокруг меня, в крысах, пауках и других ужасных животных, которых я никогда, вероятно, не увижу

Как долго? Не смеется ли кто-то очень тихо надо мной? Хихикает над моим сопротивлением, которое, все же, однажды сломается, должно сломаться?

Там! Теперь снова! Тихо, где-то в неразрывной непроницаемости...

Внезапно ухо, которое снова и снова внимательно прислушивается и уже постепенно устает в этой полной бесцельности, чует что-то, слышит капающую воду. Теперь она булькает так странно, она опять поднимается. У меня мокрые ноги, все же, я могу простудиться... тогда я заболею... умру...

Струя беспрерывно разливается по каземату. Вода прибывает. Я стою в ней по колено... по бедра... по грудь... Уровень воды растет дальше. Я взобрался на подготовленный мною «высокий помост».

Вода продолжает подниматься.

Остается самое большее полметра до потолка. Теперь мне нужно склониться над водой и полностью прижаться к потолку. Я чувствую, как перед моим лицом качается на воде миска. Две крысы сидят, тесно прижавшись друг к другу, на моем затылке. Подплывает третья, они грызутся за места. Хотя мои руки уже в воде, я правой рукой сбрасываю с себя зверей, но они возвращаются, кусаются, кричат.

Большой кусок вдруг отделяется от потолка, падает мне на голову и затылок – внезапно крысы исчезли, столовая чашка тонет, булькая.

... Сволочи...! Проклятье...!

Тихо вода журчит вокруг меня.

Кто-то тихо смеется над смешным приступом бешенства.

Вода касается моего подбородка.

Мне остается только лишь двадцать сантиметров. Я прижимаю левую сторону головы к потолку, чтобы выиграть больше пространства. Пауки ползают по моему лицу.

Теперь правое ухо также в воде, я сжимаю рот, чтобы не глотнуть черную, вонючую жидкость.

Если мой «высокий помост» теперь не устоит?...

Колючие, безумные, неестественно блестящие глаза, высунутый язык, жадные, животные зубы... Гримаса смеется, теперь я очень отчетливо вижу передо мной, как она приближается, холодные руки хватают меня, ощупывают мое теле, с силой делают его безжизненным...

Там оно, теперь я вижу его... безумие!

«... Внимание! Вода спадает! Вода уже спала! Вода спадает! Уходит все больше!...»

Косо искривленный рот с трудом произносит слова. Это вздор, но...

Нет, это факт!

Вода спадает, как будто бы у камеры есть сливной клапан.

Я остаюсь жив...

Еще дважды мне пришлось перенести эту борьбу. Я едва повинуюсь моим смешным командам. Все во мне сломалось.

Дважды мне пришлось обгрызать себе ногти, это мой счет времени – от восьми до десяти недель.

Земля трескается под ногами. Засов моей двери лязгает. Она раскрывается. Тусклый свет фонаря.

Я вижу!

Блестящие штыки, темные лица, лужи воды.

«Подойди! Ступай!»

Я еще раз ощупываю мою дверь. Она все еще тверда... Темный коридор, шаги по мокрой земле, ступени ведут наверх, бледный свет слепит меня. Я стою на дворе.

Дождь льет как из ведра.

Я поднимаю лицо к небесам, я дрожу. Мое лицо, распростертые руки мокнут, мои губы смачивает чистая вода, и неземная сила высоко поднимает меня. Я не чувствую тяжести тела...

Я обессилено падаю...

Медленно, как после наркоза я просыпаюсь. Я слышу где-то голоса, не понимая их. Приятное чувство медленно растекается по моему телу, так как по прошествии долгого времени я снова чувствую соприкосновение с материей, так как кто-то накрыл меня, и как раз это чувство, вместе с телесным теплом всех конечностей, позволяет мне полностью проснуться.

Я снова слышу голоса.

-Я же вам говорил, что не могу знать, когда немец будет пригоден к допросу. Работа сердца очень слаба.

- Но он все же останется жив, или...?

- Да, без сомнения. Но вам придется еще потерпеть, дня два-три, по меньшей мере.

- Я как раз рассказывал вам, что Николая Степановича понизили в звании. Он вообще не подумал о немце. Это чудо, что парень остался жив. Шесть человек захлебнулись в казематах, так как вода поднялась слишком высоко, и он не сообщил об этом сознательно или из халатности. Представьте себе, немец захлебнулся бы – старший лейтенант был бы... Проследите ради Бога, Григорий Фадеевич, чтобы этот человек стал пригоден для допроса как можно скорее, начальство очень сердится.

- Но я все-таки не волшебник, и все знают, в каком состоянии находился парень. Такой великан, и неделями одна водянистая баланда. Что там от него могло еще остаться? Все придется предоставить времени, кроме того, пусть, наконец, сформулируют и вопросы к нему, на которые он должен ответить. Доложите, что я вам сказал. Больше я ничего не смогу сделать!