Забытая Чечня: страницы из военных блокнотов - [31]

— Но все-таки, заявления Радуева…

— Я после этого вызвал Салмана, поговорил с ним очень серьезно… Он извинился и сказал, что ни о каких походах в Россию речи идти не может, и он будет только выполнять приказы законно избранного президента…

…Не раз я спрашивал и у руководителей Чеченской Республики, и у полевых командиров, и просто у чеченских солдат, какие же наши, российские, части были наиболее подготовлены к боям: десантники? морские пехотинцы? внутренние войска? И всегда слышал в ответ: авиация и артиллерия.

Те, кто стреляли и бомбили, не разбирая, где боевики, а где дети, старики, женщины…

Где линия обороны, а где детский сад или больница.

…В то утро неожиданно пошел снег.

Мы ехали в Орехово на скорбный и печальный праздник Жертвоприношения в память почти сотни жителей села, ровно два года назад погибших от российской артиллерии, российской авиации…

— Я брился, когда жена закричала: «Танки! танки!» — и упала в обморок… Что было потом, почти ничего не помню… Кто успел выйти — тот вышел… — рассказывает Лече Идигов, представитель Чечни в Ингушетии, вечный мой спутник в поисках пленных ребят.

Та же знакомая дорога… Не доезжая Грозного — направо.

Забытый российский блокпост, бывший фильтропункт с силосными ямами, в которые скидывали людей, простреленный указатель «Урус-Мартан»…

Дальше, дальше, дальше…

Указатель «Орехово».

— Зачем они спилили все столбы! Только-только перед войной электричество протянули… — вздыхает Лече.

Подбитый бэтээр…

Въезд в село. Вернее в то, что осталось от села.

Даже сейчас, спустя несколько дней после командировки в Чечню, я не могу пересказать, что там пришлось увидеть.

Казалось, страшнее того, что видел в Грозном, увидеть уже нельзя. Я ошибался.

Вот бы, подумал я, организовать сюда туристскую прогулку для тех, кто развязал эту войну. Пускай один из них замрет возле разбитой мечети. Пускай другой заплачет перед тем, что было когда-то домом. Пускай третий в ноги поклонится чеченской старушке, неизвестно как живущей в развалинах. Пускай четвертый объяснит, почему еще день назад бычок взорвался на запрещенной во всем мире лепестковой мине. Пятый, шестой, седьмой… Пускай, наконец, Борис Николаевич объяснит матери неизвестного солдата, чей труп всего неделю назад нашли чеченцы, зачем все это…

Что бы еще хотелось добавить к этому странному разговору с человеком, всю первую чеченскую войну командовавшим фронтом, на полях которого сложили головы тысячи российских мальчишек? Разговору с врагом — пусть в то время, когда мы с ним увиделись в его вице-президентском доме, окруженном вооруженной до зубов охраной, он уже занимал у себя в Чечне высокий гражданский пост? Разговору с волком, одевшим овечью шкуру?

Я слишком, слишком часто слышал подобные обвинения в свой адрес…

Но слышал от полевых командиров и то, чего не слышали, да и не могли (или не хотели слышать) наши российские генералы: «Что мы сделали с НАШЕЙ армией?» Или: «До чего мы довели НАШУ армию!?..»

НАШУ, НАШУ, общую, советскую, через которую прошли все на той первой чеченской войне: и те, кто кричал «Ура», и те, кто кричал «Аллах акбар…»

Детали той поездки в Грозный и встречи с Вахой Арсановым я, честно, не очень хорошо помню (если бы не тот диалог, напечатанный в «Новой», многое бы из памяти выпало).

Наверняка, как и все поездки 98-го года, она была связана с поисками наших пропавших солдат.

Как и в остальных тогдашних поездках, из Назрани в Грозный меня сопровождал Лече Идигов. Со мной был наш военный обозреватель Вячеслав Измайлов. Помню, когда нас провели к Арсанову, он Славу узнал: «А, тот самый лысый майор! Я когда тебя видел — всегда приказывал: «В этого лысого не стрелять!» (А Слава все начало первой чеченской компании ходил без оружия и без головного убора.)

До войны Ваха Арсанов, капитан ГАИ, работал в Москве. Вместе с братом у них был небольшой, по его словам, бизнес. «Когда началась война, я взял последнее, что у меня было, и поехал на помощь к Джохару», — «Ваха, а сколько было «последнего»? — спросил я. — «Двести тысяч долларов», — ответил он. Во время нашей долгой беседы вошел его помощник и сообщил, что настало время молитвы… «Я сейчас… Подождите…» — попросил Ваха.

Таких перерывов на московской гаишной работе у него, скорее всего, не было…

Мне показалось, что за время между двумя войнами — а в это время я в Чечне не бывал — в Грозном появилось больше богатых людей, больше дорогих иномарок, пробирающихся между развалинами, неизмеримо больше мобильных телефонов…

Богатство на фоне всеобщей нищеты — картинки для нас совсем уже привычные. Но богатство среди развалин воспринимается куда печальнее, безнадежнее и куда больше злит… Почему же между «довоенным» и «послевоенным» Грозным такой контраст? Очередной раз на протяжении этих блокнотных записей приходится вернуться к теме денег на чеченской войне.

В начале декабря 2002 года директор ФСБ Николай Патрушев торжественно объявил, что наконец-то выяснилось:

700 миллионов рублей, выделенных в Чечню на социальные нужды, были разворованы.

Наконец-то!

Даже не знающие точно, что же происходит в Чечне на самом деле, сколько денег исчезает в чеченской дыре, — и те удивленно уставились в телеэкран.