Заброшенное кладбище - [2]

Он представлял собой длинное двухэтажное здание белоснежного цвета. Внизу находились кабинеты профилактических процедур, гимнастический зал, кухня со столовой, а также большое помещение для культурных мероприятий. Второй этаж отводился под комнаты пациентов, если их так можно назвать — всё-таки здесь не проводили лечения в полном смысле этого слова. Со всех сторон санаториум окружал парк с хвойными деревьями и узкими дорожками для променада.

Доктор Арендт был чересчур внимательным и гостеприимным хозяином. Ни одной женщине из нашей труппы он не позволял нести даже свёрток. Мужчина с пиететом относился и к своим друзьям, и к людям искусства, желал быть им полезным во всём, что возможно.

— Гийом! — громко крикнул он на ходу, взяв чемодан Розамунды и видя, что я несу сумку с домашней одеждой.

Двери санаториума отворились, и я обомлела. Навстречу нам вышло странное и пугающее существо. Скорее, не вышло, а проковыляло. Сгорбленный инвалид, с отросшими светлыми волосами, закрывающими лицо почти до носа, неровно подстриженной бородой, в старой неопрятной одежде, без тёплого пальто, он послушно доволочился до Арендта и вопросительно посмотрел на него. Давно я не видела такого внушающего брезгливость и отвращение человека.

— Ну, помоги нашей гостье, — распорядился доктор и прошёл мимо.

Я не уставала поражаться, как он мастерски владел своим голосом. В зависимости от того, с кем Драйзер общался, мужчина мгновенно подстраивался интонационно и менял тембр звучания. Но, безусловно, он всегда был любезен и обходителен.

Мы же с Гийомом, если я правильно запомнила его имя, замерли друг напротив друга. От исходящего неприятного запаха пришлось невольно поморщиться. Он несколько секунд пребывал в оцепенении, обдумывая услышанное, затем протянул тонкую руку и потянул на себя мою сумку. От неожиданности я растерялась и отпустила её, а калека вместе с ней заковылял обратно. Мне оставалось только следовать за ним.

Приглядываясь, я даже не могла понять, на какую ногу он хромает — казалось, несчастный просто сгорбился, словно намеревался присесть, и двигался, не поднимая нижних конечностей от земли. Все мы зашли внутрь здания, где Арендт ловко, будто дирижёр, направлял и своих служащих, и нашу труппу.

— Изабелла, вашей семье отведён номер 207, — сообщил он мне, сверяясь со списком на бумажке.

Заметив моё смущение, доктор догадался:

— Испугалась Гийома? Не стоит, он вполне безобидный.

— Нет, не испугалась, — мне не хотелось выглядеть в его глазах трусихой.

— Хорошо, я пойду с вами, — Арендт слегка приобнял меня, и мы стали медленно подниматься вверх по широкой лестнице вслед за кряхтящим инвалидом.

— Откуда он? — спросила я. — Раньше мы его тут не видели.

— О, молодой человек давно живёт здесь, — улыбаясь, поведал доктор. — Занимается всей чёрной работой и ни на что не жалуется. Однако, ты права. Персонал старается, чтобы он не мелькал перед пациентами, поэтому обычно дальше флигеля его не выпускаем или даём задания в ночное время.

— Молодой человек? — изумилась я. — Он ведь выглядит, словно старик. Или вдобавок ещё и…

Как всегда, с моей несдержанностью я собиралась сказать нечто резкое, но сразу поняла, что это было бы невежливо и по отношению к Гийому, и к его покровителю. Потихоньку мне удаётся контролировать свою порывистость!

— Да, не скажешь, — грустно заметил мой спутник, когда мы после холла второго этажа пошли по коридору. — Ему около тридцати лет, десять последних из которых он угасает непонятным образом и умственно, и физически. Мы не смогли понять, в чём дело; Гийом противился лечению и вот до чего дошло. Даже родной брат отказался от него, и я взял бедолагу под опеку сначала к себе в больницу, а потом и сюда. Так он тут и живёт в удалённой каморке. Но, боюсь, ему уже никогда не обрести человеческий облик.

Мы остановились у одной из двух десятков одинаковых дверей, и доктор бесшумно толкнул её. Перед нами открылась светлая, просторная, хотя и со спёртым воздухом, комната. Труппе и раньше приходилось останавливаться здесь, поэтому обстановка была знакомой — три кровати, стол, кресло и стулья, платяной шкаф, небольшой камин. Широкое окно выходило на хвойный лес. В углу — дверь в ванную комнату, общую для двух смежных номеров. Гийом молча положил мою сумку у двери и замер.

— Всё, ты можешь идти, — мягко обратился к нему доктор.

Калека промычал что-то нечленораздельное и с шумом покинул помещение. В дверях он чуть не столкнулся с дядей Октавиусом.

Фактически, тот был для меня дедушкой, но у нас укоренилось именно такое обращение к старейшине семьи, главному директору и идейному вдохновителю бродячего театра. Ради благополучия нашего предприятия дядя, холеричный старикашка уже под семьдесят, не щадил ни себя, ни других. Среднего роста, седовласый, одетый, как правило, по-дорожному и одновременно по-деловому, он ни минутки не мог прожить без активного действия.

— Извини, Арендт, за задержку, — дядя присел на стул. — С Ребеккой произошло несчастье.

— Да, кстати, где она и её родители? — оглянувшись, взволнованно спросил доктор.

— Августа и Густав пока покинули труппу, — горестно сказал дядя Октавиус. — А Ребекка погибла во время несчастного случая.