Забирая дыхание - [131]

— Это мог сделать каждый из поваров! Каждый!

— Возможно, этого хотели все, но сделал только один. Это был ты?

Алекс молчал, но Матиас заметил, что он не покачал головой.

— Я знаю об этом деле немногое. Я знаю только, что Маевски сначала ударили по голове тяжелой чугунной сковородой и он потерял сознание, а потом его кто-то хорошо поджарил. И вот это я считаю по-настоящему оригинальным.

Матиас невольно ухмыльнулся, и Алекс тоже.

— Ты уже разговаривал с матерью?

— Нет. Я не хочу, чтобы она об этом знала.

Матиасу стало очень приятно, что Алекс явно доверяет больше ему, чем Тильде.

— О’кей, от меня она ничего не узнает. От меня никто ничего не узнает, но я должен знать правду.

Алекс молчал.

— Алекс, сейчас я начну задавать вопросы, а ты будешь на них отвечать. И я ожидаю, что это будет правда. Я полностью доверяю тебе. Ты убил Маевски?

Алекс целых десять секунд смотрел на него, потом сказал:

— Да.

И заплакал.

Матиас встал и молча обнял его.

Алексу понадобилось несколько минут, чтобы успокоиться, и он начал рассказывать:

— Я смылся. С парой других поваров. А ты еще сидел там и разговаривал с этим животным. Мы пошли на Штутти, съели по сосиске с карри, выпили по паре бокалов пива и разговорились. Гарри рассказал, что Маевски где-то покупает телятину по невероятно низкой цене, что стоит она в три раза дешевле, чем обычно, и что эта телятина целую неделю была у нас в меню. Мы ее варили, жарили, пробовали. Гарри видел, как приезжал поставщик и продавал мясо прямо из багажника. Это были мертворожденные телята, которых заказал Маевски. И тут мне стало так плохо! Я сказал, что мне все осточертело, что я брошу эту работу, что сейчас пойду и заберу свои ножи. И я пошел туда. Снова. Ты уже ушел, и в кухне никого не было, один только Маевски, который был уже бухой, но продолжал упиваться пивом. «Это хорошо, что ты пришел!» — заорал он, увидев меня. Глаза у него были налиты кровью, и выглядел он как зомби. А потом он сказал, что забыл предупредить, что у меня завтра утренняя смена. С шести утра. Из-за заказа на поздний завтрак. Сто пятьдесят человек. И я должен буду этим заняться. И что в качестве угощения нужен ростбиф с паприкой и овощами… Я совершенно точно знал, что в холодильнике не осталось паприки, хотя сегодня с утра я почистил ее килограммов сорок. Для меня утренняя смена стала полной неожиданностью, и я даже забыл, что зашел только для того, чтобы забрать свои ножи. Когда я сказал, что пусть он сам варит свою паприку в кислом соусе, потому что ни одного стручка больше нет, он заржал, как больная лошадь. «Логично, — сказал он, — ведь эти траханые перцы я сегодня израсходовал на идиотов из Тель-Авива!» А потом у этого ненормального совсем сорвало крышу. Он был уже совсем не в себе, только орал и лупил кулаками по плите. — Алекс, вспоминая это, — снова расстроился. — Он орал: «Смотри, друг мой, я знаю, что у нас паприка есть в меню, что нам нужно каждый день не меньше тридцати порций и что на завтра был предварительный заказ, а если ты говоришь, что у тебя больше нет паприки, значит, ты не соответствуешь своей должности и своей проклятой профессии тоже. Ты просто мало ее заготовил! Почему у тебя ее нет и как из этого выкрутиться, никого не интересует! Вот так-то! Говнюки те повара, которые не знают, как помочь себе». Это был уже знакомый ход Маевски. Такое он уже пару раз со мной проделывал. Чисто из желания придраться. Чтобы унизить меня. Сделать из меня дерьмо. Я разозлился, потому что при чем же здесь я, если он пускает в дело то, что я приготовил для других целей, да еще и молча! Что это такое? И о предварительном заказе он рассказывает мне среди ночи! Ну, так оно и началось. Ты только представь! Мы оба орали и оскорбляли друг друга. Это было ужасно, и старик чуть не лопался от злости. У меня было желание дать ему разок в морду, но я держал себя в руках, пока он не швырнул кастрюлю на пол и не заорал: «Пошел вон отсюда, убирайся к своему папе-пидору, который мне уже давно действует на нервы! Каждый раз, когда он появляется тут, мне рыгать хочется от его жеманства, тупости, высокомерия и напыщенности! Здесь он бросается деньгами, а дома, наверное, ватными тампонами!» Это было уже слишком. Вот это и довело меня. Лучше бы он этого не говорил! А он снова начал ржать, но поперхнулся и вынужден был наклониться вперед. Он смеялся и кашлял одновременно. И когда я увидел, как эта жирная свинья, нагнувшись, сидит передо мной, у меня перед глазами словно красной пеленой все заволокло. Я схватил первую подвернувшуюся под руку сковородку и со всей силы ударил его. Прямо по затылку. Бум! Он свалился, как подрубленное дерево, и не издал больше ни звука. И когда он лежал передо мной, словно жирная свинья, я не просто хотел дать ему сдачи, я хотел выставить его на посмешище перед всеми. Я отволок его к пароконвектомату. Было дьявольски тяжело поднять его и удерживать в вертикальном положении. Я даже пару раз подумал, что не справлюсь, но потом как-то получилось. Я ему еще и термометр в задницу засунул с милым напутствием: «Ну вот, теперь и тебя трахнули, друг мой, потому что пидор не тот, кто трахает, а тот, кого трахают». Такая жизненная философия была у нашего любимого Маевски. А потом я настроил печь и смылся… Вот так все было. Если бы он не провоцировал меня столько дней, да где там — недель, я бы никогда его не ударил. Ничего этого никто не знает, но полиция мне все равно не верит.