Забирая дыхание - [125]

Свечи были зажжены.

Стол был сервирован толстой, типично тосканской керамической посудой разного цвета и рисунка, но все вместе гармонировало прекрасно. Начищенные до блеска серебряные приборы и сияющие винные бокалы на длинных ножках придавали столу блеск.

Одного взгляда Матиасу было достаточно, чтобы увидеть, что кухня тоже хорошо оборудована. Без излишней роскоши, но достаточно, чтобы на ней можно было готовить, — этого он, собственно, делать не собирался, но уже один вид этой уютной кухни дарил ощущение, что он находится дома.

Косичка чеснока и мешочек с луком свисали с полки, на которой стояли приправы в маленьких фарфоровых баночках, а над плитой разместились медные горшки и сковородки.

Матиас был поражен. Он был не в состоянии произнести ни слова и только молча смотрел на Джанни, который все больше и больше терял уверенность в себе.

— Ti piace?[100]

— Джанни! — Матиас сглотнул. — То, что ты сделал, — это более чем красиво и совершенно, это просто фантастика! Ты очень тонко уловил мой вкус. Ты совершенно точно понял, чего я хочу и о чем мечтал.

И он снова обнял Джанни и прикоснулся лбом к его плечу.

— Идем! — сказал тот. — Я покажу тебе спальню и ванную.

В спальне Матиас был потрясен также, если не больше. Заказанная им латунная кровать была уже доставлена, и Джанни раздобыл подходящее покрывало из темно-синего бархата, которое еще больше подчеркивало блеск металла. На потолке висела люстра из муранского стекла, с которой гармонировали ночные лампы на золотистых столиках. Украшенное орнаментом помпезное венецианское зеркало висело прямо напротив кровати. На окнах — похожие парчовые гардины, только в более сдержанном цветном варианте.

— Это даже трудно себе представить, Джанни! У меня никогда не было такой красивой, такой оригинальной и необычной квартиры! Я отсюда никогда не уеду. Я здесь останусь. Я стану тосковать по ней каждый день, который вынужден буду проводить в Берлине.

Джанни кивнул:

— Спасибо.

В ванной комнате стояла украшенная перламутром ванна на львиных лапах. Здесь были золотые краны, столик для умывания из черного гранита и зеркало, обведенное по периметру маленькими лампочками. На окне висела красная шелковая гардина до пола. По ее сторонам были шнуры, с помощью которых штору можно было собрать в складки.

— Я не знал, что ты умеешь шить гардины!

— А я и не умею, — смущенно улыбнулся Джанни. — Это сделали другие, servizio normale[101]. Или что-то не так?

— Да что ты! Я бы сделал все точно так же. А теперь давай обсудим расходы.

Джанни вытащил из кармана брюк кучу квитанций, объяснил Матиасу все по отдельности, и в результате получилась сумма, которую тот хотя и счел высокой, но все же не астрономической. Он тут же отдал Джанни деньги, а кроме того по-царски отблагодарил его за старания и был рад, что эта неизбежная финансовая тема исчерпана. Ему хотелось перейти к уютной, личной части вечера и больше не думать о делах. Вдобавок он ненавидел быть кому-то обязанным.

— Давай откроем бутылку вина и выпьем за твою отличную работу.

Матиас еще до своего отъезда летом купил хорошего вина и оставил два ящика в квартире, потому что не допускал мысли, что однажды вернется поздно вечером домой и у него не будет возможности выпить бокал вина. Теперь оставалось только найти путь прямой поставки его особенной воды непосредственно в Италию, чтобы не привозить ее с собой из Берлина.

Он открыл бутылку «Кьянти резерва» и чокнулся с Джанни.

— Я даже не знаю, как отблагодарить тебя.

— Non с’е di che[102], — ответил Джанни тихо, — не стоит благодарности, на здоровье.

Джанни достал сыр, ветчину, салат, различные пасты для бутербродов, и они приступили к ужину.

— Моя мать умерла, — рассказывал Матиас. — Во время круиза, который я совершал вместе с ней. Умерла тихо, во сне. Это была смерть, которой она желала для себя. Вчера я похоронил ее и сразу поехал сюда, чтобы оставить прошлое позади.

— Mi dispiace[103].

Матиас помолчал какое-то время, потом спросил:

— А ты любишь свою мать?

— Да, конечно.

— А отца?

— Наверное. Когда я ушел из дому, это было облегчение. У меня мало contatto[104], да это и к лучшему. Al momento[105].

Матиас встал, вытащил свой айпод из кармана куртки, а к нему маленький громкоговоритель из дорожной сумки, воткнул его в розетку и включил Джона Денвера. Это были песни, которые всегда настраивали его на грустный лад.

— Я любил свою мать, — негромко сказал он, прохаживаясь по комнате. — Очень любил.

Матиас подошел к окну и посмотрел на улицу, в ночь, на освещенный фасад castelletto напротив дома. Стоя спиной к Джанни, он мысленно звал его к себе.

— Со вчерашнего дня мир для меня изменился. Он стал пустым, потому что матери здесь больше нет. Она была моей опорой, со мной ничего не могло случиться, потому что существовала она. Ты понимаешь?

Джанни молчал. Матиас не оборачивался.

— Все, что я делал, вдруг стало бессмысленным. Я не привык быть один на свете. Я этому не научился и не знаю, что делать. Я этого боюсь. Одиночество — самое плохое чувство, которое я знаю.

Он пожал плечами и опустил голову, словно скрывая слезы.

А потом он почувствовал руку Джанни на своем плече и обернулся.