Забайкальцы. Т.2 - [35]

Фрол пожал плечами, губы его под черными усами поежились в улыбке.

— Хм, значит, то, что мы боремся за свободу, за счастье народное, это, по-вашему, злодеяние! А то, что палачи ваши порют, расстреливают невинных людей, это есть благо? Странные у вас понятия. Ну, а родине своей, России Советской, я не изменял, не-ет, наоборот, я боролся за нее, за честь ее и свободу и буду бороться до последнего вздоха.

— Хватит, — багровея лицом, Семенов прихлопнул по столу ладонью. — Бороться тебе с нами не придется больше. За смуту, за одурачивание людей, за бунтарство против правительства нашего всех вас настигнет карающая рука правосудия. Ты понимаешь, что по законам военного времени тебе не избежать смертной казни? Тем не менее и жизнь твоя и дальнейшая судьба зависит от тебя самого.

— Вот как? Что-то мне непонятно.

— А вот слушай. Ты, конечно, знаешь, что в селах и станицах области нашей нашлось немало людей, поверивших бредовым идеям большевиков о народной власти, о социализме. Многие из них, покинув дома свои, семьи, ушли в тайгу, накапливаются там в разбойничьи шайки, чтобы снова разжечь пламя гражданской войны, а вернее, открыто заняться разбоем и грабежами. Все они надеются, что их банды вновь возглавят Лазо, Балябин, Шилов и другие их главари. Мы сумеем подавить эти шайки силой, сумеем наказать мятежников так, чтобы и другим было неповадно заниматься такими делами. Но я хочу избежать излишнего кровопролития, и ты можешь помочь мне в этом деле, за что и будешь помилован.

— Каким же это образом помочь?

— А вот таким: откажись от большевиков сам и обратись с воззванием к населению области, к тем, которые выдумали восставать против войск и властей Временного правительства! Чтобы вернулись они к мирному труду, сложили оружие и больше не верили большевистской пропаганде о райской жизни при Советах. Можешь смело обещать им, что мы пощадим их, не будем преследовать за это бунтарство, забудем их заблуждения. Тебе же за такой честный, достойный настоящего казака поступок будет дарована не только свобода, но и чин генерал-майора и казачья дивизия под твое начало. Соглашайся и на деле убедишься в искренности моих намерений.

— Ну что ж, атаман, спасибо за такую честь! — усмехнулся Фрол, обнажив в улыбке кипенно-белые зубы. — Только за чин-то генеральский я не продаюсь. Плохо все вы знаете большевиков…

Семенов, не дав и договорить Фролу, снова прихлопнул по столу ладонью:

— Даю десять часов на размышление, если и после этого будешь стоять на своем, пеняй на себя.

— И через десять, и через двадцать часов всегда ответ мой будет один и тот же. Но я соглашусь получить свободу, если ты, атаман, примешь мои условия.

— Какие же? — Семенов насторожился, пристально глядя на Фрола.

— Условия мои, — продолжал Фрол, — такие: если ты, атаман, объявишь амнистию всем заключенным в ваших застенках, прикажешь прекратить аресты и расстрелы — это раз. Второе — если признаешь власть Совета Народных Комиссаров, перейдешь на сторону революции, на сторону восставшего народа.

Семенов кивнул конвоирам:

— Уведите!

Вечером следующего дня вагон с девятью арестованными из Читы отправили на станцию Маккавеево.

ГЛАВА XV

В центре большого казачьего села Маккавеево, недалеко от станичного правления, находились два мрачных, длинных здания. Когда-то это были казачьи казармы, в одной из них и теперь помещается рота пехотинцев 2-го Маньчжурского полка. В другой, с железными решетками на окнах, обнесенной снаружи двумя рядами колючей проволоки, белогвардейцы устроили застенок, куда с ближайших сел пригоняли арестованных и тут чинили над ними суд и расправу.

По ночам отсюда до слуха местных жителей доносились крики, стоны избиваемых, а по утрам их оттуда выводили группами за село, по ту сторону железнодорожной линии, расстреливали или рубили шашками, кидали в заранее приготовленные ямы, засыпали землей. И так каждый день.

В это раннее мартовское утро из застенка вывели девять человек. Три десятка солдат-пехотинцев, в японских шинелях, с винтовками наперевес, окружили узников, построили их по трое в ряд… Свирепого вида капитан, со шрамом на левой щеке и в фуражке с малиновым околышем, коротко скомандовал:

— За мной, марш! — И, сутулясь, с наганом в руке, зашагал по улице. Следом за ними погнали арестованных. Второй офицер, бывший аргунец Мамонтов, поблескивая стеклами очков, шагал сбоку. Он почему-то не продвинулся вверх по служебной лестнице белых, а как был хорунжим в царской армии, так и теперь носил на погонах один просвет и две звездочки.

У арестованных руки связаны за спиной телефонным кабелем. В передней тройке шел Фрол Балябин, рядом с ним с левой стороны брат его Семен, справа Георгий Богомягков. Позади Иван Кириллов и пятеро венгров. На всех темные от грязи гимнастерки враспояску, все за это время сильно исхудали, заросли щетиной. Даже у самого молодого из них, Яноша Витриса, матово-бледное лицо обрамляет едва заметный пушок, до плеч свисают черные кудри. Он что-то говорит своим товарищам, очевидно успокаивает их, призывает не падать духом перед смертью. Кириллов часто, натужно кашляет, дня четыре тому назад он долго лежал, после избиения на допросе, на холодном цементном полу, простыл и с той поры кашляет.