Забайкальцы. Книга 4. - [98]

Заговорил с ним, как было условлено, бородатый Сутурин.

— По делу к вам, Тит Иванович, — поздоровавшись, начал он. — Просьба к вам такая, пшеницы позаимствовать в общественный амбар для посеву.

Сощурив в ухмылке карие с нагловатой хитринкой глаза, Тит отрицательно покачал головой и как отрезал:

— Нет, не будет!

— То ить как же это так, Тит Иванович? Мы ведь от всего общества просим тебя помочь сельчанам в такое трудное время.

— А ежели я не желаю? Да и пшеницы у меня нету лишней.

— Это уж ты зря, брат, мы-то знаем, к кому идем с просьбой. Пшенички-то у тебя побольше, чем у других прочих.

— Про это дозволь мне самому знать! — Сверля Сутурина негодующим взглядом, Тит багровел лицом от злости. — В своем доме я сам хозяин.

— Мы же к тебе по-доброму.

— Нету у меня пшеницы, русским языком сказано. А хоть бы и была, так не дал бы. Нечего на чужое добро зариться.

— На чужое? — с лицом, перекошенным от злости, Алексей вплотную подошел к Титу Лыкову. — На чужое, говоришь? А ты забыл, как я на тебя робил ни за грош, хапуга!

Сутурин пытался удержать Голобокова, но уже и Егор напустился на Лыкова. А тот рукавицы сбросил, подсучивая рукава, рычал:

— Грабить пришли? Грабить… вашу мать! Сволочи, душегубы.

— Мы душегубы? — вскипел выведенный из себя Егор. — А ты про себя забыл, подлюга? Кто Сашку Анциферова выдал карателям? Козыря, Мельникова кто, я тебя спрашиваю? — и, сбросив с себя рукавицы, левой рукой ухватил Тита за воротник стеганки, правой выхватил из кармана наган.

— Стой, что ты! — подскочивший к Егору Сутурин ухватил его за правую руку.

— Пусти! — отбивался Егор. — Пусти… я его, гада!

Сутурину помог Алексей. Вдвоем они вырвали у Егора наган, оттащили его от Лыкова.

— С ума ты сошел, — ругал Егора Сутурин. — Сам пойдешь под суд за такое самоуправство, и нас из-за тебя по голове не погладят.

— Пусть судят, — все еще не остывший от злости, выкрикнул Егор. — Зато этот предатель землю нашу топтать не будет.

— Ох, Егор…

— Чего разохался, в судах-то теперь наши люди заправляют, разберутся, что к чему.

Бледный с перепугу Лыков отошел в сторону, тяжело дыша, присел на кучу дров, дрожащими руками пошарил по груди, хотел застегнуть ватник, но верхняя пуговица оказалась оторванной. А возле открытой калитки уже толкались ребятишки, набиралось их все больше, через головы их заглядывала в ограду баба с ведрами на коромысле.

— А вам чего тут надо? Киш, враженята! — шикнул на них Сутурин. Прогнав любопытную ораву, он закрыл калитку на засов и, подойдя к Лыкову, присел с ним рядом.

— Здря ты меня не послушал, Тит Иванович! И чего заупрямился, скажи на милость? Подписал бы по-хорошему двести пудов, а осенью получил бы обратно сполна. И неприятности этой не получилось бы, чуть до смертоубийства не дошло. Оно и Егора понять надо, парень-то он хороший, но издерганный на этих войнах, нервенный стал неподобно. А тут ишо про Саньку с Козырем услыхал.

— Так их же каратели расстреляли. А я-то при чем тут?

— Я и не говорю, что ты. Люди доказывают, а вить на каждый роток не накинешь платок. К тому же атаманом-то был ты как раз в это время. Вот Егор, как услыхал такое, и озлел. Послушай меня, Тит Иваныч, подпиши двести пудов, и все обойдется по-мирному. Даже благодарить тебя будут за это.

Тит скосил на Егора и Голобокова злобный взгляд (те сидели на приступке амбара, курили), обернулся к Сутурину:

— Ладно, подпишу, только ради тебя, Лаврентий Андреич. А этих прохвостов… я их через порог зрить не хочу!

— Вот и все, — заулыбался повеселевший бородач и, поднявшись, крикнул друзьям: — Товарищи, давайте сюда! — И, когда те подошли, продолжал: — Согласен Тит Иваныч. Записывай, Егор, двести пудов пшеницы.

— Давно бы так, — не глядя на Лыкова, буркнул Егор. — Записать, конечно, запишем. А получить пшеницу надо сразу, сейчас же.

— А чего сразу-то? — удивился Сутурин.

— Того, что он может и передумать, понятно? Подвод нету? Найдем! Алеха, живой ногой к себе, запряги двух копей в сани да Ермохе нашему скажи, тот запрягет двух — и обое сюда А мы тут с дядей Лаврухой пшеницу нагребем в хозяйские мешки. Крой, Алеха!

— Можно и так, — согласился Сутурин, — тогда уж ты, Тит Иваныч, покажи, в каком амбаре. Открой, пожалуйста.

На следующее утро Егор с Алексеем Голобоковым пришли в сельревком в числе первых. Вскоре подошли и остальные члены посевной комиссии.

— Проходите, товарищи, садитесь, поговорить надо, — обратился к ним Воронов и, подождав, когда все уселись по скамьям, продолжил: — Начало у нас получилось удачное, около двух тысяч пудов пшеницы и ярицы записали у желающих дать нам это зерно взаимообразно до осени. Сегодня мы это дело продолжим, вчера еще не всех обошли. Все, товарищи, шло хорошо, но были и проступки с нашей стороны. — Воронов поглядел в сторону Егора и закончил: — Ушаков, заместо того чтобы по-доброму договориться с человеком, наганом агитировал Тита Лыкова.

Рокот многих голосов всколыхнул тишину. Партизаны переговаривались, одобрительно кивали головами, а сидящие ближе к Егору сочувственно пожимали ему руку.

— Молодец, Егорша!

— Правильно поступил, чего там!

— Его убить надо, предателя, — с дрожью в голосе заговорил старик Софрон Анциферов. — Зрить не могу эту собаку бешеную за сына моего, Сашку!