Забайкальцы. Книга 4. - [93]

Первым, кого увидел Егор, подъехав к своей избушке, был дед Ермоха в неизменном своем ергаче, козья доха его висела тут же на колышке. Старик только что приехал из лесу с дровами, аккуратно уложил их в штабель, а коней еще и выпрячь не успел, как увидел Егора.

— Дядя Ермоха! — Егор, спрыгнув с коня, обнял старика, а из дому, торопливо надевая в рукава ватную кацавейку, уже спешила Платоновна. Она заметно постарела за эти годы, а в прядке волос, что выбилась из-под платка, седины прибавилось, и морщинки в уголках глаз лучиками протянулись к вискам.

— Егорушка, родной! — И радуется-то она, и в глазах уж испуг и слезы. — С ружьем таки, неужто снова…

— Нет, мама, насовсем приехал, кончилась война. А винтовка, так это на всякий случай. Вы-то как, все живы, здоровы? Настя-то где?

— Нету, Егорушка, Насти, не приехала ишо. Ой, да что это мы, идемте в избу. Наташку-то я одну оставила, не упала бы. А Гошка в школе, придет скоро.

А у Егора и свет померк в глазах, и радости от встречи как не бывало. Сняв с плеча винтовку, молча прошел он за матерью в избу. И даже избушка на сей раз показалась ему меньше, чем была раньше, словно усохла она зa эти годы, глубже вросла в землю. И дочку свою двухлетнюю Наташу увидел Егор, сидит на гобчике с самодельной из лоскутков куколкой в руках, таращит на "чужого дядю" глазки цвета спелой черемушки, бровки словно нарисованы черной тушью, а на пухлых щечках будто розовые лепестки пристали. Глянул на нее Егор, и сердце заныло сильнее — вылитая Настя. Он сунулся было к ней на руки взять, да вовремя спохватился: нельзя с холоду. Раздевшись, шашку свою повесил на тот же бороновый зуб, вбитый в стену около двери, где всегда висели отцовская шашка и нагайка.

Платоновна, ног под собой не чуя от радости, уже и стол накрыла голубой клеенкой, и самовар поставила, и, понимая душевное состояние сына, уверяла:

— Жива она, Егорушка, уж бабка-то Онисья мимо не скажет, хожу к ней ворожить на картах. Лучше-то ее здесь никто не ворожит. Дня три всего как была у нее, про тебя ворожила: "Жди, говорит, Платоновна, скорая дорога ему в собственный дом". Как в воду глядела. И про Настю: жива она, при больной постели находится.

Зашел Ермоха, раздеваясь, понял, о чем речь, и тоже принялся успокаивать Егора:

— Приедет, куда она денется. Письмо-то от нее пришло осенесь из Благовещенского городу, а ить это не ближнее место! К тому же и езда теперь по железке не приведи господи какая.

Егор и сам понимал это и, как ни тяжко было на душе, пересилил себя, смирился с мыслью:

— Ничего не поделаешь, будем ждать.

Утешало Егора то, что хоть дети-то его при нем теперь. Наташа и родилась без него, и впервые в ее недолгой жизни сидит на руках отца. Она уже не чужается его, ручонками к нему тянется и головкой приникает к груди. Это маленькое, такое дорогое, родное существо словно отогрело Егора, и на душе у него посветлело, и мрачные мысли улетучились.

"Приедет наша мамка, приедет", — мысленно уверяет он сам себя, невпопад отвечает Ермохе. Старик сидит рядом все такой же жилистый, крепкий как дуб, годы словно не касались его, пролетая мимо. Повеселевшая и вроде помолодевшая Платоновна хлопочет в кути, украдкой посматривая на сына, на внучат.

А Егор насмотреться не может на дочку, твердой, загрубелой рукой гладит мягкие, заплетенные в косичку волосенки, другой рукой привлекает к себе сына. А тот, придя из школы, уже приобвык, ознакомился, рассказывает отцу:

_ А в школе у нас икону сняли, унесли куда-то. Дядя Федор приходил потом в класс, ишо с ним два старика, ругали Миколая Иваныча шибко. А назавтра много учеников не пришло в школу.

— Не пришли?

— Ага, меня бабушка тоже не отпустила. Говорит, вас там добру пне научат, только на собак брехать.

— Потом-то разрешила?

— Микола Иваныч к нам приходил, поговорил с бабушкой, она и сказала: "Ходи учись". Она мне сумку сшила, две китрадки купила, карандаш, букварь.

Букварь — первая книжка в этой избе за всю ее долгую историю. Вот и грамотеи свои появились! Было чему удивиться старым людям.

Наташка уснула на руках у отца, а ему отнести ее в постельку не хочется. Егорка продолжал рассказывать: поведал он, что дедушка Ермоха саночки ему смастерил и как он теперь ходит кататься на них к старой березе. Не знает мальчик о том, как дороги эти рассказы отцу, как сердце его млеет от радости.

— У нас теперича комсомольцы есть, — продолжает рассказывать мальчик. — Самый-то главный у них Ваньча Воронов. Большие ребята ходят к ним и Миколай Иванович. А меня бабушка не пускает! Бабушка говорит, что они богу не молятся.

— Ну и какая беда? Нет, сынок, ходить к ним надо, ребята они хорошие. С бабушкой мы договоримся, вместе к ним сходим.

У Егорки глазенки блестят от радости. Видно, он еще хочет спросить что-то и не может решиться, переминается с ноги на ногу. Наконец осмелился, оглянувшись на Платоновну, спросил шепотком:

— А верно говорят, что бога нету?

Егор, улыбаясь, погладил сына по всклокоченной русой головенке.

— В другой раз поговорим об этом, ладно?

Мальчик согласно кивнул головой и, помолчав, заговорил с грустинкой в голосе: