Забайкальцы. Книга 1 - [51]

Из ограды через маленькую калитку Егор прошел в огород. Тут, как и во всем маленьком хозяйстве Платоновны, чистота и порядок. Ровные линии грядок аккуратно прополоты, окучены, чувствуется заботливая рука трудолюбивой хозяйки.

В яркой зелени овощей радует глаз обилие цветов: тут и голубые, как летнее небо, незабудки, анютины глазки, малиновые шелковистые бархатцы, фиолетовые астры, розовые вьюнки густо оплели частокол, что отделяет огород от ограды. Но больше всего здесь маку — ярко-красные головки его рассыпались по всему огороду. Торчат— лицом к солнцу — подсолнухи, большие, отороченные желтыми лепестками шляпы их напоминают собою казачьи фуражки.

Сейчас все это: и цветы, и овощи, и все, что растет здесь, — обильно покрыто росой. Крупные капли ее блестят на солнце, переливаясь, играя всеми цветами радуги. Паром дымится пригретая солнцем земля.

Огород, полого спускаясь, уходил вниз, туда, где начинались вытоптанные телятами лужайки околицы. Еще дальше виднелось обрамленное камышом озеро, где всегда плавало множество домашних уток и гусей. За озером широко раскинулся зеленый луг, уходящий к северу долины, под горой расплавленным серебром блестела излучина Ингоды. Полюбовавшись ею, Егор побродил между грядками, сорвал несколько стрючков еще не дозревшего гороха, вспомнив при этом, как в детстве его, так же как и других ребятишек, взрослые пугали полудницей. По рассказам покойной бабушки, страшная, похожая на большую лягушку полудница все лето живет в огороде, больше всего в горохе, подкарауливает там ребятишек. Егор хорошо помнил, как, наслушавшись рассказов бабушки, он даже подойти боялся к огороду, опасаясь нарваться на полудницу.

После завтрака Егор наточил на бруске широкий плотничий топор и занялся хозяйством. Покосившиеся от времени плетни во дворе и в коровьей стайке были подперты обломками жердей неумело, по-бабьи, привязанными к кольям обрывками веревок. Разыскав в ограде десяток лиственничных кольев, Егор надежно вбил их на аршин в землю, а к плетню накрепко привязал свитыми в кольцо таловыми прутьями. Покончив с плетнями, наново починил ворота, а взамен подгнившей стойки под старым желобом поставил новую.

В этот день Егор впервые в жизни почувствовал себя хозяином. И радостна была ему эта работа «на себя», он так увлекся ею, что и не заметил, как пролетело время, солнце подвинулось к полудню. Он забыл даже про Настю.

— Эх, мать честная, до чего же хорошо на своей-то работе! — воткнув топор в березовый обрубок, Егор сел на перевернутое кверху дном корыто, закурил и, глубоко вздохнув, покачал головой. — Хоть с годик поработать бы дома, на своей воле!.. Привез бы к себе Настю, и зажили бы дома припеваючи. Мама дома бы находилась, а мы работали бы с Настюшей и нужды никакой не знали бы. Вот оно и было бы счастье, лучшего мы бы и не желали.

И все-таки после обеда он подавил в себе желание остаться еще на денек у матери, засобирался в дорогу. Все свое обмундирование вместе с сумами и шашку решил оставить дома и, распрощавшись с матерью, провожаемый ее взглядами, полными нежной грусти, выехал в Антоновку. В сумерки он надеялся уже быть там, где будет поджидать его Настя.

Глава XIII

Как и предполагал Егор, Настя ожидала его в условленном месте. Дождалась. Ночь пролетела как один час, домой она вернулась на рассвете. Сняв с ног ботинки, тихонько прошла она на веранду, потянула за дверную скобу. Дверь оказалась закрытой на крючок. Однако это не смутило Настю: каждый раз, уходя на свидание, она на всякий случай — открывала запоры в кухонном окне, которое выходило на веранду. Сделала она так и сегодня. Осторожно открыв окно, она почти бесшумно проникла на кухню, вышла в коридор и, чуть не вскрикнув, остановилась, схватившись рукой за кухонную дверь. Сердце ее усиленно заколотилось от страха, по спине побежали мурашки: дверь в комнату, где спали старики, была открыта. Насте показалось даже, что около нее кто-то стоит…

«Что же это я, господи! — опомнившись от страха, чуть не вслух сказала Настя. — Чего бояться-то? Пить ходила на кухню, только и всего».

И уже смелее пошла вперед, но у открытой двери из любопытства остановилась, послушала. Старики спали, слышно шумное, с похрапыванием дыхание Макаровны, тоненько высвистывал носом Савва Саввич.

Стараясь идти как можно тише, Настя вошла к себе в спальню, на цыпочках прошла мимо спящего, как ей показалось, Семена. Спала Настя отдельно от мужа, на диване. Она уже разделась и, обернувшись на скрип кровати, увидела сидящего на постели Семена — белая фигура его резко выделялась в сумеречной мгле.

— Ты это где же шлялась всю ночь? — хриплым спросонья голосом спросил Семен, почесывая голую, тощую грудь.

— У Анютки Казанцевой была.

— У Анютки, у Анютки! — сердито передразнил Семен. — Что у вас за разговоры до утра!

Настя не ответила, с головой покрывшись байковым одеялом, легла на диван.

С минуту сидел Семен молча. Его давно злило, что после женитьбы все пошло не так, как он предполагал. Он думал, что, став его женой, хозяйкой богатого дома, Настя из благодарности будет относиться к нему почтительно, с уважением, а потом постепенно привыкнет и полюбит. Но этого не случилось, богатство Настю как будто и не радует, мужа она всячески избегает, а оставшись наедине с ним, ведет себя как посторонняя, коротко, односложно отвечая на его вопросы. А тут еще эта его физическая неполноценность. И Семен уже начал побаиваться, как бы не вздумала Настя совсем уйти от него. Такие случаи бывали, в Покровке ушла жена от мужа, и живет он теперь «соломенным вдовцом». От этой мысли Семена кидало в дрожь, и, подавляя свою злость, он всеми силами старался задобрить, расположить к себе Настю. Он уже раскаивался, что сейчас говорил с нею таким тоном, и, чтобы загладить свою вину, подошел и сел у ног Насти на край дивана.