Забавы Палача - [23]

Данель решил, что прогуляется к старому дереву и на месте решит, какой из них выбрать. Он надел свои веллинпоновские сапоги и плащ. Лил дождь.

— Если не считать дня святого Патрика, — лениво сказал Килмара, — март для наших земляков ничем не примечателен. К примеру, все они хорошо помнят, что такое январь. Это когда банки впервые после Рождества подсчитывают свой годовой баланс и решают срезать вам кредит. Февраль тоже все помнят. Это Тулуз-Лотрек среди месяцев, когда члены теннисных клубов раскатывают на лыжах с чужими женами. Всем нравится апрель. Люди веселятся, размножаются, как ненормальные, собирают нарциссы и поедают шоколадные пасхальные яйца. Но март — март просто вклинивается посередине и всем мешает. Не люблю я его. Единственная отличительная черта этого месяца — уйма холодных луж, да и тянется он без конца.

Он выключил компьютерный терминал, и экран монитора потускнел. Где-то внизу, в прохладном помещении с очищенным от пыли воздухом, главный мозг компьютера продолжал решать поставленные перед ним задачи, выверять график дежурств и делать еще тысячи вещей, обеспечивающих нормальную работу боевого подразделения.

— Гюнтер, — сказал Килмара, который краем сознания размышлял о своих проблемах с личным составом и о намеченной Фицдуэйном поездке в Швейцарию, — почему ты пошел служить во Французский Иностранный Легион, а не в Швейцарскую гвардию в Ватикане? Платят там лучше, форма красивее, и стрелять в тебя никто не станет — хотя в Риме всякое возможно.

— Во-первых, я не швейцарец, — сказал Гюнтер, — а во-вторых, не давал обета безбрачия.

— Ты меня удивляешь, — сказал Килмара. — При чем тут обет безбрачия?

— Сейчас объясню, — ответил Гюнтер. — Чтобы тебя взяли в Швейцарскую гвардию, ты должен быть швейцарцем не старше тридцати лет, пройти военную подготовку в Швейцарии, быть католиком, иметь хорошее здоровье и рост не меньше метра семидесяти четырех — а вдобавок воздерживаться от связей с женщинами и обладать безупречным характером.

— Теперь мне понятно, почему ты здесь, — сказал Килмара.

Пьер Данель слишком поздно сообразил, что вечерние сумерки — не самое подходящее время для прогулок по лесу. Несмотря на то, что этот чертов дуб следовало уничтожить как можно скорее, с визитом к нему вполне можно было бы потерпеть до утра.

Он проклинал фон Дракера за то, что немец выстроил свой причудливый замок в этом глухом уголке на западе Ирландии. Ничего не скажешь, прекрасное местечко для тех, кто любит переменчивый и зловещий ландшафт, а уж погода! В таком климате и валькирии бы перемерли. Когда ирландец говорит, что нынче славное погожее утро, это значит, что сегодня можно выйти на улицу без акваланга, не боясь, что ты тут же утонешь в низвергающихся с неба потоках.

А если забыть о погоде — хотя в Ирландии это практически невозможно, — то остаются еще сами ирландцы, странный народ, который говорит по-английски не так, как положено, а своего языка и вовсе не признает. Ирландский английский — это совсем не то, что английский английский. Директор вечно натыкался на какие-то нюансы, тонкости, оттенки смысла, которых не понимал, и чуть ли не все они, похоже, влекли за собой очередной финансовый ущерб.

Размышления о финансовых проблемах напомнили ему об алиментах, которые он обязан был выплачивать, и о теще в Эльзасе. В конце концов, если подумать, Ирландия была не так уж и плоха.

— Тебе никогда не хочется вернуться к жизни простого наемника, Гюнтер? — спросил Килмара. Он решил побаловаться трубочкой. Час был подходящий, настроение тоже.

— Не сказал бы, что в Легионе я вел жизнь простого наемника, — ответил Гюнтер. — Платили там ужасно.

— Я имел в виду не Легион, — сказал Килмара. — Я говорю о том небольшом промежутке сразу после.

— А, — сказал Гюнтер, — да что об этом толковать.

— Я просто спросил, не скучаешь ли ты по тем временам.

— Я повзрослел, полковник, — сказал Гюнтер. — Раньше я воевал только за деньги. Теперь у меня другие идеалы. Я воюю за деньги и демократию.

Килмара был поглощен чисткой трубки и прочими подготовительными операциями. Курение трубок — занятие не для торопыг. Когда все было готово, он спросил:

— А что ты понимаешь под демократией?

— Свободу делать деньги, — с улыбкой ответил Гюнтер.

— Идеализм — это замечательно, — сухо сказал Килмара. — Пирс гордился бы тобой.

— Кто это — Пирс?

— Падрейг Пирс, — ответил Килмара, — ирландский национальный герой, поэт, романтик и мечтатель. Он был одним из лидеров восстания против англичан в тысяча девятьсот шестнадцатом году, которое привело к завоеванию независимости в двадцать втором. Сам он, конечно, до этого не дожил. Его взяли в плен после одной кровавой схватки, поставили к стенке и расстреляли. В компании с другими пленными.

— Обычный конец романтиков и мечтателей, — сказал Гюнтер.

— Добрый вечер, — произнес с порога Фицдуэйн.

— Легок на помине, — заметил Килмара.

Данель не хотел признаваться даже самому себе, что на душе у него неспокойно. Было совершенно непонятно, с чего бы высокообразованному, трезвомыслящему космополиту, истинному представителю двадцатого века, поддаваться этому чувству так близко от дома и в столь хорошо знакомой стране. И тем не менее, в лесу царила, мягко говоря, тревожная атмосфера. Птиц почему-то не было слышно, лес окутала странная, почти полная тишина. Его сапоги бесшумно ступали по жирной, смешанной с перегнившими листьями почве. Это было смешно, но ему чудилось, будто он слышит стук своего собственного сердца.