За живой и мертвой водой - [142]

31. Сила и твердость веры

Двое ушли от преследования.

Может быть, они оказались самыми храбрыми и ловкими? Нет. Может быть, больше других любили жизнь? Нет. Им просто повезло. Те, кто погиб, прикрыли их отход. Каждый по–своему: Сидоренко сопротивлялся до последнего дыхания и задержал Довбню; окруженец, растерявшийся, бросившийся бежать позже всех, отвлек внимание уцелевших охранников Вепря, стал мишенью для первых автоматных очередей; раненый Колесник залег, отстреливался и задержал погоню; Ахмет уничтожил овчарку.

Ушли власовец и Пантелеймон. Не знали они, почему бежавший впереди них татарин вдруг бросился назад. Этого уже никто не знал. Ахмет не мог оставить раненого друга, хотел ему помочь. Но Колесник понимал, что спасения нет для него, и, сплевывая кровь, зло крикнул товарищу: «Уходи! Прикрою!!» Потому–то Ахмет оказался позади Пантелеймона и власовца, и овчарка настигла именно его. Татарин сумел оторвать ее от себя, схватил искусанными руками за ошейник и размозжил голову свирепого пса о ствол бука. Почти тотчас же его сразила автоматная очередь.

Не знали они, эти двое, как им посчастливилось уйти от смерти, и того, что дуло одного из направленных на них автоматов отвела советская разведчица, смекнувшая раньше сидевших рядом с ней на возу бандеровцев, что это за люди бегут по лесу. Она огрела кнутом лошадей прежде, чем палец бандита нажал курок.

Пантелеймон и власовец знали одно — смерть где–то позади, за плечами, и нужно убегать от нее.

Почти сутки шли они, не останавливаясь надолго, держась северо–восточного направления. Шли молча, как два чутких лесных зверя, то и дело прислушиваясь, зорко поглядывая по сторонам. Власовец нес винтовку на плече. Он был ранен в ногу ниже бедра и сильно хромал, но вначале шагал так быстро, что Пантелеймон едва поспевал за ним. Страх гнал их. Им казалось, что погоня движется по пятам и вот–вот послышится позади нетерпеливый лай овчарки.

Только когда наступила темнота, осмелились сделать короткую остановку. Отдышались. Власовец разорвал рубаху и перевязал ногу. Сейчас же пошли дальше.

На второй день стало ясно, что погони опасаться нечего. Но одна беда сменилась другой — у власовца разболелась рана, каждый шаг давался ему с трудом. Он брел вслед за Пантелеймоном, опираясь на винтовку. Питались яблоками–дичками и ягодами ежевики, какие успевал собирать по пути баптист. Однажды попалось среди леса большое поле. Хлеб был скошен и свезен, но Пантелеймон, ползая на коленях по жнивью, насобирал большой пучок ячменных колосков. В другом месте удалось нарыть картошки. Несколько раз они видели в лесу людей. Крестьяне везли бревна и хворост, женщина с детьми собирала грибы. Но их никто не заметил.

На зорьке спугнули у родничка косулю с детенышами.

— Божье создание… — прошептал Пантелеймон и благостно осклабился, глядя в ту сторону, где скрылись животные.

Когда утолили жажду, обмыли лица, власовец снял повязку, осмотрел рану. Рана была пустяковой, пуля из автомата пробила мякоть, прошла навылет под кожей сантиметра два–три, но тело вокруг сильно вспухло и покраснело. Власовец долго ощупывал кончиками пальцев опухоль. Молодое смуглое лицо его с запавшими глазами и щеками становилось все беспокойнее и мрачнее.

— П–плохи мои дела, — слегка заикаясь, сказал он с тяжелым вздохом. — Придется разводить к–костер.

— Место тут хорошее, глухое, — согласился Пантелеймон, поглядывая вокруг. — Оно бы можно… Так ведь огня у нас нет.

— Найдем. Собери хворосту. П–побольше. Только осторожнее, п–пожалуйста.

Пантелеймон выбрал местечко, опустился на колени и, развязав веревочку, служившую ему ремешком, высыпал из–за пазухи на землю картофель и мелкие румяные яблоки. Через несколько минут он принес к роднику охапку хвороста. Власовец, набросив мундир на голые плечи и вооружившись половинкой лезвия безопасной бритвы, выкраивал из нательной рубахи узкие длинные полосы. То же самое он сделал с подкладкой мундира. Затем хорошенько постирал это тряпье в ручье и повесил на ветви сушить.

Тем временем Пантелеймон натаскал хвороста, старательно уложил его поверх насыпанной на землю картошки. В трех местах снизу пристроил мелкие щепки и кусочки березовой коры. Костер был готов.

Власовец печальным кивком головы одобрил действия своего спутника.

— К–как тебя звать?

— Пантелеймон. А тебя?

— Игорь.

— Ты наш, русский?

— А чей же… — на темных губах власовца появилась горькая улыбка. — Ефрейтор Красной Армии. Б–бывший…

— Как же ты немцем стал?

— Жить, д–дурак, захотел… — устало закрыв глаза, сказал Игорь. — Это, брат, длинная история. П–печальная история. Но своих я никого не предал, не убивал. Можешь мне п–поверить. Умирать буду со спокойной совестью.

— Чего ты умирать собрался? — поспешил успокоить его Пантелеймон. — На все божья воля.

Игорь не ответил, кусая губы, посмотрел на кучу хвороста.

— Хорошо. Сейчас п–попытаемся зажечь. Только сперва насобирай, п–пожалуйста, сухих листьев. Побольше.

Листву уложили толстым слоем на сухом месте невдалеке от кучи хвороста. Получилась хорошая постель.

Игорь, мучительно искривив губы, еще раз осмотрел рану, ощупал покрасневшие опухшие места.