За животными в Гайану - [16]

Высушенная кассава просеивается, а затем выпекается. Некоторые женщины используют для выпечки плоские камни, другие — круглые чугунные сковороды, точно такие, на каких пекут оладьи в Уэльсе и Шотландии. Плоские лепешки из кассавы, подрумяненные с обеих сторон, выносят наружу и подсушивают.

Мы наблюдали весь этот процесс, когда к нам подбежал Кларенс.

— Быстро, быстро, Давиди! — кричал он, неистово размахивая руками. — Я насел одна стука вам поймать!

Я бросился за ним. Мы подбежали к бревну, лежащему в низком кустарнике возле хижины Кларенса.

Рядом с бревном я увидел черную змею длиной с полметра, которая медленно заглатывала ящерицу.

— Быстро, быстро, лови его! — Кларенс захлебывался от возбуждения.

— Да… знаешь ли… э-э… наверное, я ее сначала поснимаю, — надо было выиграть время. — Чарльз, иди сюда, быстрей!

Змея между тем невозмутимо продолжала свое дело. Голова и часть туловища ящерицы уже исчезли, из углов рта змеи торчали кончики передних лапок жертвы, прижатых к телу. Ящерица была раза в три толще змеи, и, чтобы справиться с таким блюдом, змее пришлось буквально отвалить нижнюю челюсть. Напряжение было так велико, что глаза змеи почти вылезли из орбит.

— А-а! — кричал Кларенс, распаленный до предела, — Давиди, ты давай ловить эта плохой змея!

— А она что, очень плохая змея? — спросил я нервно.

— Я не знай, — отвечал он, весь во власти происходящего, — но я думай — она узасно плохой.

Чарльз тем временем уже стрекотал камерой. Оторвавшись на секунду, он посмотрел на меня.

— Я бы не прочь помочь, — интонация у него была издевательски-самодовольная, — но я просто обязан запечатлеть предстоящую демонстрацию исключительного бесстрашия.

Змея уже добралась до задних лап ящерицы. Процесс поглощения происходил без всяких рывков и лишней суеты: ящерица все время оставалась в неизменном положении по отношению к поверхности земли, в то время как хищница медленно натягивалась на свою жертву. При этом она то изгибалась, то распрямлялась, ее движения напоминали манипуляции, с помощью которых обычно вдевают резинку в пижамные штаны.

Почти все обитатели деревни окружили арену действия и ждали. Наконец кончик хвоста ящерицы исчез в недрах змеи, и неимоверно раздувшаяся маленькая хищница тяжело поползла прочь.

Для дальнейших промедлений я не имел повода. Найдя палку с рогаткой на конце, я ткнул ее в область змеиной шеи и пришпилил ползучую тварь к земле.

— Чарльз, помоги, — взмолился я, — без мешка я больше ничего не смогу сделать.

— А вот и он, — радостно сообщил Чарльз, вытаскивая из кармана маленький хлопчатобумажный мешочек и раскрывая его. Подавив вздох облегчения, я направился обратно к хижине, изо всех сил стараясь придать себе естественно-небрежный вид.

Кларенс и остальные зрители трусили за моей спиной.

— Может, мы находить больсая-больсая отень кусатий змея и ты показать нам, как ты ловить эта стука, — слышал я позади возбужденный голос Кларенса.

Прошла неделя, прежде чем я смог показать свою добычу Джеку.

— Абсолютно безвредна, — коротко заметил он, беря змею без всяких предосторожностей, — совершенно заурядный экземпляр. Я ее выпущу, не возражаешь?

Он опустил змею на землю возле куста, и та, извиваясь, быстро исчезла в траве.

Как-то поздно вечером к нам подошел один подросток. На плече он нес духовую метательную трубку, а в руке держал полотняный мешок.

— Давиди, ты хотел эти стуки? — застенчиво спросил он.

Я открыл мешок и осторожно заглянул внутрь. Там, на самом дне, совершенно неподвижно лежало несколько крошечных колибри. Быстро закрыв мешок, я в радостном возбуждении понесся к хижине. Одну за другой я пересадил крошек в клетку, сделанную из упаковочного ящика. К нашей радости, птички тут же взлетели, исполнили в клеточном пространстве несколько стремительных пируэтов, потом зависли и, дав резкий задний ход, уселись на тонкие жердочки. Я обернулся к индейцу, стоявшему рядом.

— Как ты их поймал? — спросил я.

— Трубка — дуй эти стуки, — он протянул мне стрелу. На ее заостренный кончик был налеплен воск.

Я снова повернулся к колибри. Легкий удар тупой стрелой, очевидно, только оглушил их, и теперь они, как ни в чем не бывало, порхали по клетке.

Одну птичку я смог определить. Это было особенно прелестное создание размером не более пяти сантиметров. Перед нашим отъездом из Лондона я зашел в Британский музей и был совершенно очарован одним экземпляром колибри. Эта нежнейшая и великолепнейшая из всех виденных мною колибри называлась Lophornis ornatus, хохлатая кокетка. То, что изумляло даже на музейном экземпляре, здесь, в живом калейдоскопе движения и красок, производило такое впечатление, что дух захватывало. На крошечной макушке вызывающе торчал короткий топазовый хохолок как бы с рубиновой подсветкой. Под тончайшим, острым, как иголка, клювом радужным блеском сверкало изумрудное ожерелье, а миниатюрные щечки были обрамлены пушистыми «мушками» топазовых перьев с изумрудным крапом.

Я был потрясен, но в то же время и встревожен, потому что, хотя я и очень надеялся на встречу именно с этим видом колибри, было решено, что поимкой колибри займется Джек. Поэтому мы оставили ему в Камаранге все необходимые приспособления для кормления этих птиц.