За землю русскую. Век XIII - [64]

Сдержав гнев, Александр Ярославич спросил невестку:

   — Скажи: чужой знает кто, что Андрей... это самое сделал над кумысом?

Даже и наедине с нею он поопасался обозначить полностью злополучное деянье Андрея.

Дубравка нахмурила лоб, стараясь вспомнить.

   — Не-е-ет... — отвечала она, однако в голосе её не было уверенности. — Ты сам посуди: когда бы донёс кто, то разве бы стал Чагаи и дальше посылать этот кумыс?

Неведомо было княгине, что каждую ночь в шатёр Чагана, разбитый среди прочих кибиток на луговине за Клязьмой, стража впускала некоего человека, предварительно обшарив его, и что этот человек был Егор Чегодаш.

Дубравка нежно коснулась руки Александра.

   — Не сердись на меня! Я глупая: мне не надо было говорить тебе этого. Ты не беспокойся...

Невский сумрачно пошутил:

   — Ну да: «Ты не беспокойся, Саша: нам с Андреем завтра головы отрубят!..» Ох, Дубрава, Дубрава, плохо ещё ты знаешь их!.. И не дай тебе бог узнать!

Голос его прозвучал так, что Дубравка невольно вытянулась вся и брови её страдальчески надломились.

   — Боже, боже! — воскликнула она в отчаянии. — Да когда же это кончится? Пусть один какой-нибудь конец будет!.. Пускай рубят голову!.. И Андрей так же думает... Хватит, досыта наглотались мы этого срама! — выкрикнула она в каком-то грозном неистовстве. — А ты... а ты... да если и нас с Андреем казнят... так тебе всё равно капелька их кумыса дороже всей крови нашей!..

   — Перестань! — крикнул вне себя Невский, весь пылая.

От его крика собака, отдыхавшая под кустом, стремглав кинулась к своему хозяину.

Слёзы полились из глаз Дубравки, она упала ничком и зарыдала...

Невский растерялся. Не зная, что делать, он неуверенною рукой дотрагивался до её плеч, затылка и тотчас же отымал руку. Дубравка продолжала рыдать.

   — Милая девочка моя... полно... — бормотал Александр, подсовывая ладонь под её лоб, чтобы не лежала лицом на траве.

Дубравка охватила его руку, подобно тому как тонущий в море схватывает подплывшую к нему мачту. Внезапно для себя, не успев даже и воспротивиться этому, Александр склонился к ней и^ш бережно поцеловал её в затылок — в нагретую солнцем золотистую ямку, откуда расходились, поднятые в стороны, туго заплетённые её косички.

Утешая её, он изредка гладил её по голове, по плечу, но уже не смел и думать снова прикоснуться к ней устами, хотя, даже и перед самым строгим судом, перед судом его совести, невольный поцелуй тот не заставил бы его покраснеть: так много было в том поцелуе отцовского!..

Нечаянная обмолвка её, что «и Андрей так же думает», подтвердила Невскому уже встревожившие его сообщения о намерении князя Андрея попытать счастья в прямой сшибке с Батыем — сообщения, которые получал он от своих тайных осведомителей. Зная, что в отношении Орды она мыслит мыслями своего отца, которые привезла с Карпат, и что подобные расчёты и намерения обуяют также и Андрея, страстного и нетерпеливого в делах государства, тем более волновался, в глубине души своей, Александр.

Едва только Дубравка осушила глаза и стала внимать его слову, он принялся терпеливо и расчётливо выкорчёвывать из её сознания те взгляды на державные задачи великого князя Владимирского, с которыми она прибыла на Суздальщину и которые, несомненно, были внедрены в её душу многими беседами и наущениями её много замышляющего отца.

Успокоенная и утешенная им, она слушала его внимательно, изредка ставя ему вопросы, а иногда возражая. И Александр поражён был той глубиной и ясностью, которые успела приобрести её политическая мысль.

«Девчонка ещё, а ведь как возросла! — снова подумалось ему. — Царицею смотрит!..»

Он любовался ею. А она меж тем неожиданно перешла в наступленье.

   — Так что же, — спросила она, — стало быть, отец мой, государь, не то мыслит, что Земле Русской надо?

Он медлил с ответом, затаивая улыбку. «Господи! — думалось Александру. — А ресницы, ресницы-то — что копья!.. Думал, что сурьмит их, как боярыни наши, — нет, сами собою черны: иначе от слёз бы размазалось. И до чего же сама бела — в молоке её купали, что ли?..»

В не осохших ещё от слёз глазах Дубравки стояли блики и косоугольники света: словно бы окна в небо!

Ей не понравилось его долгое молчанье.

   — Отчего ты молчишь? — спросила она, готовая разгневаться.

Он спохватился и отвечал ей:

   — Нет, Дубравка, правильно мыслит твой отец и брат мой и государь многомудрый Данило Романович, дай бог ему здоровья!.. Правильно мыслит, ибо держава его к Карпатам прилегла! Когда бы я сам стоял на Карпатах, то и я, быть может, так же мыслил. Две тыщи вёрст Батыю тянуться до него!.. А я... — Тут Невский поправился: — А супруг твой, князь Владимирский, не так должен мыслить!.. Одно то возьми: Батый грозился, когда мы с Данилом Романовичем повенчали вас: «Малахаем своим до Владимира ихнего докину — и нет города!..» А в малахае том... триста тысяч конных сатанаилов! С кем он, Андрей твой, противостанет ему?! Ещё же и нового народу не подросло!..

   — А как же Андрей должен мыслить? — спросила Дубравка.

Невский оглянулся в сторону лесной опушки.

Дубравку рассердила эта его осмотрительность.

   — Ты скоро станешь думать, что вот эта берёзка тебя подслушивает?