За закрытой дверью. Записки врача-венеролога - [38]

«Воля королевы такова, чтобы каждую субботу игуменья и назначенный городским советом врач-хирург производили осмотр каждой девицы, причем, если среди них окажется больная заразной болезнью, происшедшей от полового сношения, то такую девицу следует отделить от прочих девиц».

Правда, здесь речь идет, очевидно, о гонорее, но если такой надзор полагался за девицами монашеского образа жизни, то легко себе представить, насколько вообще были распространены половые болезни, в те времена. Может быть и сифилис в том числе.

Но принято думать, что до 1492 года — дата первого рейса Колумба — сифилис не был знаком Европе. Однако, вряд ли пальма первенства принадлежит Новому Свету. Еще мумия Псаметиха Второго прятала в шелка и драгоценные ткани свои голени, пораженные гуммами третичного периода. Египтолог Шаба, первым прочитавший Папирус Эберса, был, вероятно, немало смущен солидным числом таких подробностей, как влагалищные прыщи, язвы срамных губ, трещины влагалища, разрощения заднего прохода и прочими деталями симптоматологии люэса, которые он узнал, расшифровав загадочные клинья иероглифов.

Ветхий Завет тоже не чужд описаний Божьих наказаний самого недвусмысленного свойства.

Китайцы за 3000 лет до нашей эры применяли при лечении некоторых болезней ртуть. Не приходится сомневаться в смысле этих назначений. Очевидно, они тоже имели дело с сифилисом.

Можно пойти еще дальше. Руссо восхищался человечеством былых времен. Это была одна из его ошибок; она объясняется его слабым знакомством с археологией. В противном случае, в Салитре близ Пирея, например, он нашел бы кости обитателей становища каменного века, а эти кости сохранили утолщения сифилитического происхождения. Что осталось бы тогда от его историко-романтической экзальтации?

Недаром Ламетри, изучавший наших предков ископаемого периода, воскликнул в 1744 году в порыве отчаяния:

«Я склонен думать, что не только Иов, Давид, Соломон и Адам имели сифилис, но что последний существовал еще при хаосе до сотворения мира».

К счастью, по всем видимостям, наш век будет последним веком столь длительного исторического бытия этой злополучной болезни.

Не забудем, однако, что мы ждем возвращения из лаборатории служащего книжного магазина.

Явился он только через три недели. Он совсем не находил нужным опешить. Он подал мне ответ: «При бактериологическом исследовании выделений язвы бледная спирохета найдена».

Я посадил молодого человека на стул. Такая предосторожность никогда не бывает излишней. Ибо мужчина тоже иногда теряет самообладание.

Я сказал;

— Теперь, надеюсь, вы выложите всю правду. Впрочем, я в ней не нуждаюсь. Я сам знаю, что вы имели сношение с женщиной во время вашего лечения. Я прошу только сказать — когда. Это очень важно для той болезни, которая у вас обнаружена.

Он сидел смущенный и красный. Глаза его мигали. Он неопределенно улыбнулся я пробормотал;

— Нет, доктор, этого у меня не было.

— Не выдумывайте, — заявил я строго, ткнув пальцем в бумажку из лаборатории. — Она вас уличает. И я должен знать, когда это было, не слишком ли поздно оборвать болезнь.

Он пробормотал;

— А что у меня такое?

— То, что у вас есть, — ответил я, — из воздуха не берется. Это — сифилис.

Он застыл с открытым ртом, как рыба на берегу. Потом лицо его перекосилось.

— Этого не может быть… — бормотал он с видом отчаяния… — Не может быть. Я вам правду говорю… Сифилис? Но я не имел дела ни с кем…

Голос его прерывался всхлипываниями.

Я не стану передавать вам всех подробностей его растерянности, конечно, обычных. Но вот что интересно. Он клялся, что не знал в этот период женщин. Между тем, все признаки полового заражения были налицо.

Я готов был скорее допустить все, что хотите: потерю памяти, гипноз, даже насилие над ним под дурманом, но только не отсутствие женщины.

Вдруг его как-будто что-то озарило.

— Верочка! — воскликнул он. — Верочка, неужели она? Но ведь она еще девочка? Мы только шутили, мы ничего не делали!

Он был потрясен, когда я ему оказал, что именно Верочка дала ему бледную спирохету.

— Но помилуйте, доктор, ведь у нас с ней ничего не было. Ей пятнадцать лет. Она еще не женщина. Ей-ей, ничего не было.

То, что было, происходило, как он сказал, не по-настоящему, а так, вроде этого.

Собственно говоря, здесь можно было бы расстаться с молодым человеком из книжного магазина. Непоколебимая вера в Верочку повлекла за собой пропуск срока для абортивации. Его предстояло теперь лечить по общим правилам. Это значит — три года ртутных и неосальварсанных курсов, а затем многие годы контроля и опасений рецидивов и сюрпризов.

Но я расскажу вам и то, что было потом. Он привел ко мне Верочку, чтобы убедить меня в ее невинности и невиновности. Она впервые очутилась в кабинете врача. Совсем еще девочка, она вошла тихо, на цыпочках, как будто в класс на экзамен, и с выражением брезгливости присела на краешек стула. Лицо ее горело, а взгляд, любопытный и возбужденный, перебегал с предмета на предмет Вероятно, ей показалось, что она находится в кабинете Калигари.

Я попросил ее раздеться. Она стояла передо мной, стройная, гибкая, в ореоле распускающейся прелести своих пятнадцати лет.