За языком до Киева - [26]

Можно было бы сказать — очень удобно, такие топонимы имеют немало преимуществ перед всякими другими.

Если я называю вам Лиговскую улицу, я только назвал ее и не сказал ничего больше. Если я называю Восьмую линию, вы по крайней мере знаете, что она расположена после Седьмой и перед Девятой. Это уже нечто: вы получили от меня какую-то информацию, какие-то более или менее точные сведения.

В дореволюционной Москве дома на улицах различались не номерами, а своей принадлежностью тому или другому хозяину. На конвертах писем писали так: «Петровка, дом Николаевых», «Якиманка, дом Грищук».

В 1888 году адрес Антона Павловича Чехова был такой: «Москва, Кудринская-Садовая, дом Корнеева».

Разыскать по такому адресу нужного вам человека можно было лишь с помощью долгих расспросов. Почтальоны носили письма по адресатам только после того, как наизусть заучивали, где живет Корнеев, где Лидерт, где какой-нибудь Петренко или Василевский. Легко было представить, какое количество всяких ошибок возникало из-за такого положения вещей и как часто случалось, что «адресованные в Ладогу письма едут в Еривань», как сказал А. К. Толстой.

Стоило столь примитивные «топонимы принадлежности» заменить простыми номерами домов, как дело само собой во много раз упростилось.

Вероятно, простота соблазнила и такого любителя порядка, как Петр Великий, и то ли он сам, то ли кто-то из его помощников и ревнителей его дела придал «зело удобную систИму» названий улицам Васильевского острова.

В те времена вряд ли где-либо еще в мире можно было наблюдать такую сетку арифметических топонимов. Теперь при строительстве больших городов мира они расплодились основательно.

Взглянув на план Нью-Йорка, вы увидите, что двадцатикилометровый остров Манхэттен почти во всю свою длину прорезан длиннейшими проспектами — авеню, с ПЕРВОЙ по ОДИННАДЦАТУЮ, их пересекает около сотни стрит — улиц. Есть 36-я, есть 72-я, есть 93-я стрит.

Заблудиться при такой планировке города просто немыслимо. Казалось бы, чего же лучше? Казалось бы, проще простого: именно таким способом и надо бы называть, к общему удовольствию и удобству, любые заслуживающие названия места… С самой глубокой древности!

Но вдумайтесь как следует в положение вещей. Линии Васильевского острова имело смысл называть номерами только потому, что их было много одинаковых. Все они тянулись с юга на север, все вначале были еще не застроены, изобиловали пустырями, ничем не отличались одна от другой. Нумеровать можно (и даже само собой приходит в голову) только одинаковые, если не по внешнему виду, не по существу, то хотя бы по какому-то признаку, предметы. «На первый-второй рассчитаться» приказывают солдатам лишь в строю, когда они на время перестают быть индивидами и превращаются в «бойцов», в единицы боевых порядков.

А практическая топонимика, вернее, люди-называтели имеют дело чаще всего (и имели, особенно в древности) как раз с совершенно не похожими друг на друга предметами называния. У них еще не было такого обширного опыта, чтобы заметить, что в чем-то все ручьи и все лесные лужайки похожи друг на друга. Их, вообще говоря, можно при желании перенумеровать: первый ручей, второй ручей, седьмой, десятый… Первая лощина, семнадцатая…

Но для каждого из них, назывателей, это было нелепым. Каждый из таких ручьев имел свое, несравнимое с другими лицо. В одном ловится форель, тот изобилует раками. В текущем справа есть опасные омуты, в текущем слева — вода слишком холодна… Сообщить своим ближним качество падей и лесных островков было важнее, чем учесть их номера по порядку. Да и как можно нумеровать то, что индивидуально?

К тому же число ничего не выражает, кроме количественной меры. А глядя на горные кручи, морские бухты, бурные пороги, люди испытывали множество самых разнообразных чувств. Одни представлялись им на кого-нибудь или на что-нибудь похожими: «гора, по форме похожая на медведя», — сходство могло или умилять, или пугать. С другими связывались чувства зависти, страха, осторожности: полянка, на дереве борть, пчелиная колода, да не моя, а деда Якима. Ходить туда надо было с опаской: за кражу чужого меда вора по древнему закону лесовиков убивали на месте. И луговинка получала имя ЯКИМОВА БОРТЬ… Какой смысл был назвать ее ЛУЖАЙКА № 5? И не называли так.

Вот почему среди бесчисленного множества топонимов, рассыпанных по лицу земли куда гуще, чем звезды по небу, так мало таких, в образовании которых принимало (особенно в далеком прошлом) число.

Их мало сравнительно с общим количеством географических названий. Но не значит, что их мало вообще.

К тому же следует сказать, что мне, например, неизвестно, чтобы кто-либо провел разыскания, учел достаточное количество таких «аритмонимов» (такого термина не существует, я сейчас придумал его, ибо по-гречески «аритмос» — число и «онима» — имена), изучил их типы, выяснил законы их образования и существования. И все, что я тут по поводу такого рода словесных образований расскажу, я не могу считать изложением вполне доказанных строго научных истин.

Но ведь я пишу не научную работу.

НА КАРТЕ — ДРОБИ

Я неоднократно пробовал спрашивать у своих друзей — по большей части достаточно квалифицированных языковедов, географов, историков, — как они думают: возможны ли топонимы дробного образования? Все, как один, отвечали со снисходительными улыбками: «Ну что вы! Как же это?»