За все хорошее - смерть - [11]

Кама сказала, что вряд ли кто-нибудь сюда забредет, столько лет никто не забредал, а тут сразу, за одни сутки, и мы зашли, и еще кто-то?.. Так не может быть.

Сабир ей ответил, что, конечно, Кама права, но она забыла о том, что нас, наверное, ищут, а те, кто пойдет искать, непременно пойдут той же тропинкой, что и мы, — все местные жители ее знают. Обычно они по ней редко ходят, а если и ходят, то к скалам вокруг не присматриваются, а раз пойдут искать нас, то внимательно будут вокруг все высматривать и, возможно, захотят осмотреть эту расщелину, мимо которой в другое время они прошли бы без всякого внимания. Я про себя подумал, что Сабир прав — не стоит рисковать из-за того, что кто-то должен пробыть здесь каких-то лишних полтора-два часа. Кама спросила у него, кто же из нас останется. Я боялся, что Сабир вдруг вздумает оставить меня — мне очень не хотелось этого: во-первых, если мама увидит, что все пришли, а меня нет с ними, то она, прежде чем кто-нибудь успеет раскрыть рот, решит, что со мной случилось что-то самое ужасное — я упал в пропасть или утонул; во-вторых, честно говоря, очень уж мне не хотелось оставаться с этими скелетами. Одно дело, когда вокруг люди, а другое — когда ты с ними один. Сабир сказал, что он над этим уже подумал и решил, что в пещере останется Алик.

Подумаешь, решил, — сказал Алик.

А я решил, что ты останешься. Ты почему это за других решаешь?

— Потому что так лучше, — объяснил Сабир. — Сам подумай. Каму здесь мы оставить не можем, она девочка. — Он кивнул на меня: — Он побоится здесь остаться. От страха с ума сойдет.

Мне ужасно захотелось сказать, что в пещере останусь я. Совсем уже было собрался сказать, но Сабир говорил, а когда он разговаривает, лучше его не перебивать. Я решил объявить о том, что остаюсь, как только он кончит.

— Мог бы остаться я, но это будет неправильно, потому что знаю лучше всех дорогу, я по этой тропинке раз шесть ходил: четыре раза в прошлом году и два раза в этом, а ты всего один раз, и то в прошлом году. Другое дело, если ты боишься оставаться, ты скажи об этом прямо, тогда и толковать будет не о чем — будем считать, что это уважительная причина, и останусь я.

Алик проворчал, что он ничего не боится, просто ему хочется, чтобы все было по справедливости. Но уже всем стало ясно, что он согласен остаться.

— Есть еще какие-нибудь предложения? — спросил Сабир и посмотрел по очереди на каждого из нас.

Все промолчали, и я тоже. Подумал, что если я скажу, что хочу остаться, то Сабир поднимет меня на смех. А мне этого не хотелось, особенно при Каме. Он всегда находит для меня всякие ехидные слова, и кто их слышит, сразу же начинает смеяться — все, кроме меня, разумеется.

— Приступим к осмотру, — сказал Сабир. — Начнем с того конца.

Мы пошли в самый дальний конец, в котором вчера не были. Впереди шли Сабир и Алик с фонарями, а за ними Кама и я со свечами — так приказал Сабир. Что бы там ни говорил Алик, но Сабир молодец, без него мы просто пропали бы. И расщелину он нашел, он же первый встал и пошел, когда нас снегом стало заносить, и здесь, в пещере, он очень правильно себя ведет, даже проснулся ровно в семь, как обещал вечером, хотя его самого никто не будил. Все-таки он удивительный человек, несмотря на свой плохой характер.

Мы еще не дошли до самого конца, даже до половины не дошли пещеры, как сразу нашли столько интересного, что не успевали радоваться и удивляться.

Даже поверить нельзя было, что все это нашли мы. Со мной уже один раз случалось похожее — в этом году, 21 марта, в день моего рождения, когда мне в один вечер подарили подзорную трубу, велосипед и электромеханический конструктор. Я давно мечтал о каждой из этих вещей в отдельности и даже надеялся, что они у меня когда-нибудь будут, но никогда не рассчитывал, что мне их все подарят сразу в один день. Я бы ни за что не поверил, если бы мне сказали, что может случиться так, что на день рождения все это мне принесут. А ведь так и случилось: подзорную трубу мне подарили родители, велосипед — бабушка, а конструктор принесли тетя Сона и дядя Васиф.

А сегодня все происходило так же, и даже еще интереснее. Все началось с того, что мы нашли в стене черную металлическую дверь. Она была плотно прикрыта, и мы даже испугались, что она заперта. Сабир нажал на ручку и потянул ее к себе, дверь медленно, видно было, что она очень тяжелая, открылась. Мы вошли в нее и оказались в коридоре, куда выходило несколько дверей. Мне вдруг показалось, что мы находимся не в пещере внутри горы, а в коридоре какого-то обычного учреждения. Потому что здесь был нормальный паркетный пол и стены, покрашенные масляной краской. Только двери, все выходящие в этот коридор, были стальные. Я даже попытался включить свет, выключатель щелкнул, но ни одна лампа на потолке и не вздумала зажечься. На одной из дверей была таблица с надписью по-немецки. Мы зашли, это была довольно-таки просторная комната, вроде кабинета директора нашей школы. Здесь стоял большой письменный стол с тяжелым бронзовым чернильным прибором. На стене над столом висел портрет Гитлера, а на противоположной стороне во всю стену была развешана карта, на которой был весь Северный Кавказ и Закавказье с половиной Каспийского моря и даже кусочек Черного, самый край. Вся она была испещрена красными и синими стрелками, причем самые большие стрелки были с трех сторон — со стороны Турции, с севера через горы, и с южной стороны Каспийского моря, и все нацелены на Баку. Надписи на карте были сделаны по-немецки. И еще там стоял сейф, но ручка его даже не шелохнулась, хоть мы и изо всех сил попытались ее открыть. Сейф так же, как и карта, тоже занимал всю стену, боковую, и был не такой, как обычные сейфы, вроде стального шкафа, а наглухо вделанный в стену. А сбоку рядом с ним мы увидели большой рубильник, ручка которого была окрашена в красный цвет. Рубильник находился за стеклянной дверцей, он весь был как бы в стеклянном шкафчике. А над этим шкафчиком крупными черными буквами была сделана надпись на немецком языке. Надпись заканчивалась восклицательным знаком. Последнее слово начиналось с большой буквы. Оно было короткое и сразу же запомнилось: «Tod!» Остальные слова этой надписи начинались с маленькой буквы, кроме первого слова, разумеется. И что самое удивительное, на этом стеклянном шкафчике, который ничего не стоило разбить, висел замок. Шкафчик был заперт!