За веру отцов - [39]
— Не знаю, моя красавица, он мне не сказал. Но что ж ты так побледнела, моя голубка?
— Потом, потом скажу. Няня, где няня?
— Да что с тобой, мой ангел, что случилось? — перепугался парень.
— Все потом тебе расскажу. Скоро, Ерема, будет наша свадьба. Только этих башмачков я и ждала, скоро все кончится. Няня!
— Няня! — закричал Ерема. Маруся кормила кур в саду. Когда она прибежала, Двойра лежала без чувств.
— Что с ней? — спросил парень. Маруся увидела башмачки в руках Двойры.
— Господи, помилуй! — бросилась она на землю рядом с девушкой, обняла ее, прижала к себе.
Ерема стоял, ничего не понимая.
Глава 16
Золотые башмачки
Белые цветы наполнили вечерний сад медовым ароматом. В воздухе вспыхивали и гасли светлячки, чьи-то заблудшие души. В степи красными огоньками пылали маки. Сияли звезды, казалось, в воздухе плывут прозрачные, светящиеся фигуры, гости из дальних миров.
Двойра стояла в саду у костра, разложенного Еремой. В хате бряцала лира: старый странствующий музыкант пел для собравшихся крестьян. Слышались пьяные крики, плач, смех. В хате было свалено еврейское добро, которое гои награбили в Тульчине. Они делились, менялись, пили еврейское вино. А старик играл для них на лире.
Двойра, тонкая, как молодое деревце, стояла у костра, бубенцы на ногах позвякивали при малейшем ее движении. Она смотрела в небо, на звезды, и тихо говорила:
— Скоро я приду к тебе, мой муж, мой избранный. Я вижу, ты зовешь меня. Возьми меня к себе, мой муж, я по тебе тоскую.
Она видит светлое, голубое море. В нем плавают лодки, усыпанные звездами. Вот одна лодка приблизилась к берегу. Как светло! Там — Единственный, Вечный. За ней подплывают другие лодки, в каждой — еврейская семья. Двойра знает их всех. Она ищет и наконец находит его. Он ждет. Другие лодки уже уплыли, но он остался.
— Шлойме! — кричит Двойра. — Шлойме, я здесь! Я иду к тебе, я иду.
Двойра протягивает руки к небу.
— Кто там, с кем ты говоришь, моя красавица?
— Не трогай меня, я огонь, я сожгу тебя. Ты видишь, я огонь, ты сгоришь.
Ее глаза сверкают, на лице — мерцание звезд. Ее стройная, высокая фигура в белой накидке будто охвачена пламенем. Кажется, она и правда горит.
Ерема смотрит на Двойру и не может узнать. Ему чудится, он уже видел ее где-то, когда был ребенком, он пытается вспомнить, и вдруг его осеняет:
— Я знаю, кто ты! О, грешная моя душа!
Он падает перед ней на колени, как перед иконой.
— Прости меня, Господи! — Ерема уткнулся лбом в землю и зарыдал. — Теперь я знаю, только сейчас понял. Ты святая, я тебя в церкви видел, на иконе. Теперь я знаю! Сжалься надо мной, грешным человеком.
— Не бойся, Ерема, ты хороший, сердце у тебя доброе. Не бойся!
— Сжалься надо мной! — Парень вскочил на ноги и бросился в хату. — Казаки, Бог в саду, горе нам!
Мужики уставились на него, лира смолкла.
— Что с ним? — спросил кто-то.
Ерема плакал, как ребенок, он дрожал, указывая в сад:
— Там, там!
Крестьяне оцепенели. Потом один осторожно подошел к двери, выглянул:
— Где?
— Там, у костра. Не видишь? Смотри, смотри!
— Там твоя еврейка стоит. Какой еще Бог?
— Она с иконы сошла. Это Бог, я узнал.
— Она тебя совсем ослепила своим колдовством. Что еще придумал! Не греши.
— Я посмотрел ей в лицо и узнал. Это она на иконе, она святая.
— Пусть покажет, какая она святая.
— Чудо!
— Да, пусть сотворит чудо, тогда поверим. А нет — значит, колдунья твоя проклятая еврейка, сжечь ее надо.
— Правильно, сжечь. Совсем у казака разум отняла.
— Не грешите, молчите лучше! — Ерема повернулся к Двойре, издали поклонился ей, как иконе.
— Докажи им, пусть увидят, что я не ошибся. Пусть убедятся, что ты святая.
Не сразу ответила Двойра. Потом повернула к Ереме освещенное костром лицо:
— Позови няню, Ерема.
Но Маруся уже давно была здесь. Она лежала на траве, спрятав лицо в складках платья Двойры, и плакала.
— Пойди, няня, принеси мне золотые башмачки, — сказала девушка по-еврейски.
— Деточка, голубка моя, не надо. Что ты задумала?
— Я приказываю тебе, няня, принеси их сюда. Маруся ушла и вернулась с золотыми башмачками.
— Не плачь. Надень их мне. Помнишь, ты меня одевала, когда я была маленькой? Помнишь, ты отправила меня к нему, дала мне грушу и яблоко? — говорила Двойра.
— Помню, помню.
— И теперь я пойду к нему. Он ждет меня, приплыл за мной по небу на лодке. — Двойра обняла Марусю, поцеловала.
Няня отошла в сторону, а Двойра, в золотых башмачках, сказала Ереме:
— Бери ружье, стреляй в меня.
Страшно стало мужикам. А вдруг не ошибся парень? Многие уже готовы были поверить, что на их глазах совершается чудо. Один опустился на колени и забормотал:
— Господи, помилуй нас.
Ерема дрожал:
— Нет, нет, не могу, не буду.
— Не бойся, Ерема, ничего со мной не случится. Я уже не здесь. Я уже там, на небесах. Он прислал мне с неба эти башмачки, чтобы я пошла туда, к нему. Иди, Ерема, бери ружье и стреляй мне в сердце.
Но парень все всхлипывал и бормотал:
— Нет, не могу. Сжалься надо мной.
— Я приказываю, Ерема, неси ружье. Я буду стоять тут, у костра, чтобы ты не промахнулся. Я же сказала тебе, ничего со мной не случится. Делай, как я тебе велела.
Так говорила Двойра, освещенная пламенем костра. Страх охватил мужиков, друг за другом опустились они на колени. Один затянул, другие подхватили:
В новелле "Люди и боги" Шолом Аш выразил свое отношение к религии. Живут две женщины под одной крышей. Боги у них разные. Одна молится Иегове, другая Христу. Церковь и синагога враждуют между собой, их боги ненавидят друг друга. И женщинам, согласно религиозной морали, полагается быть в состоянии войны. Но единая, трудом отмеченная судьба этих женщин объединяет их на каждом шагу. Они трогательно заботятся друг о друге, помогают друг другу, делятся последним куском хлеба. Их взаимоотношения, вопреки религиозным проповедям, зиждутся на неизменном согласии и прочном мире. В настоящий сборник лучших произведений Ш.Аша вошли роман "Мать", а также рассказы и новеллы писателя.
Обычная еврейская семья — родители и четверо детей — эмигрирует из России в Америку в поисках лучшей жизни, но им приходится оставить дома и привычный уклад, и религиозные традиции, которые невозможно поддерживать в новой среде. Вот только не все члены семьи находят в себе силы преодолеть тоску по прежней жизни… Шолом Аш (1880–1957) — классик еврейской литературы написал на идише множество романов, повестей, рассказов, пьес и новелл. Одно из лучших его произведений — повесть «Америка» была переведена с идиша на русский еще в 1964 г., но в России издается впервые.
В сборник крупнейшего словацкого писателя-реалиста Иозефа Грегора-Тайовского вошли рассказы 1890–1918 годов о крестьянской жизни, бесправии народа и несправедливости общественного устройства.
Что нужно для того, чтобы сделать быструю карьеру и приобрести себе вес в обществе? Совсем немногое: в нужное время и в нужном месте у намекнуть о своем знатном родственнике, показав предмет его милости к вам. Как раз это и произошло с героем повести, хотя сам он и не помышлял поначалу об этом. .
Алексей Николаевич Будищев (1867-1916) — русский писатель, поэт, драматург, публицист. Роман «Лучший друг». 1901 г. Электронная версия книги подготовлена журналом Фонарь.
«Анекдоты о императоре Павле Первом, самодержце Всероссийском» — книга Евдокима Тыртова, в которой собраны воспоминания современников русского императора о некоторых эпизодах его жизни. Автор указывает, что использовал сочинения иностранных и русских писателей, в которых был изображен Павел Первый, с тем, чтобы собрать воедино все исторические свидетельства об этом великом человеке. В начале книги Тыртов прославляет монархию как единственно верный способ государственного устройства. Далее идет краткий портрет русского самодержца.
В однотомник выдающегося венгерского прозаика Л. Надя (1883—1954) входят роман «Ученик», написанный во время войны и опубликованный в 1945 году, — произведение, пронизанное острой социальной критикой и в значительной мере автобиографическое, как и «Дневник из подвала», относящийся к периоду освобождения Венгрии от фашизма, а также лучшие новеллы.
Жил на свете дурной мальчик, которого звали Джим. С ним все происходило не так, как обычно происходит с дурными мальчиками в книжках для воскресных школ. Джим этот был словно заговоренный, — только так и можно объяснить то, что ему все сходило с рук.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.