За Веру, Царя и Отечество - [43]

И часть политиков приходила к выводу, что воевать придется. В Британии только что завершились летние маневры флота с участием резервистов, но первый морской лорд Баттенберг и первый лорд адмиралтейства Черчилль, пока еще на свой страх и риск, отдали приказ резервистов по домам не распускать и корабли по местам мирной дислокации не рассредоточивать — чтобы "дипломатическая ситуация не определила военно-морскую". То бишь чтобы не оказаться неготовыми перед внезапным нападением. Однако большинство в правительстве не разделяло их опасений. И немцы, кстати, расценили колебания Англии по-своему — Бетман-Гольвег сделал откровенное предложение купить ее нейтралитет. Заведомо подразумевалось, что война будет с Францией — еще абсолютно не причастной к "сербскому вопросу", и Берлин обещал, что при невмешательстве Британии он не позволит себе приобретений за счет собственно французской территории. Ну а колонии, дескать, могут стать предметом раздела. Тут немцы, конечно, допустили грубую ошибку. На такое Англия не пошла, и помощник подсекретаря британского МИДа А. Кроу прокомментировал: "Единственный вывод, который необходимо сделать, что эти предложения дискредитируют тех государственных деятелей, которые их выдвинули".

Россия в данный период тоже вела себя чрезвычайно осторожно. У царя в течение нескольких дней шли непрерывные совещания с Сазоновым, с военным министром Сухомлиновым и морским — Григоровичем, с начальником Генштаба Янушкевичем. Николай опасался спровоцировать столкновение собственными военными приготовлениями, и меры предпринимались лишь предварительные. 25.7 были отозваны из отпусков офицеры. А 26.7, когда Австрия разорвала отношения с Сербией, царь согласился на подготовку к частичной мобилизации. Но только к частичной — соответствующие мероприятия начинались в Киевском, Казанском, Московском и Одесском округах. Но не в Варшавском, который граничил с Австро-Венгрией и одновременно с Германией. И пока разрешались только подготовительные мероприятия, а не сама мобилизация. Николай все еще не терял надежды на мирный исход и пытался использовать свою, как он считал, личную дружбу с "кузеном Вилли". Одну за другой слал ему телеграммы, умоляя помешать австрийцам "зайти слишком далеко".

На самом же деле ни сдержанность Англии, ни сдержанность России уже ничего не определяли. Все решалось в Берлине. Германский посол Лихневский впоследствии признавал: "Конечно, достаточно было одного намека из Берлина, чтобы побудить графа Бертольда, успокоившись на сербском ответе, удовлетвориться дипломатическим успехом. Этого намека, однако, не последовало. Напротив, настаивали на войне". Кайзер уже закусил удила, его пометки на полях докладов в это время приобретают почти «ленинский» стиль: "Ага, обычный обман!", "Он лжет!", "Грей — лживая собака", "Болтовня!", «предатели-славяне», "предатели-англичане", а на предупреждениях Сазонова, что Россия не оставит Сербию на растерзание — "Что ж, валяйте" и "Это как раз то, что нужно!" Бертольду он пишет: "Славяне рождены для того, чтобы повиноваться!" А министр Ягов успокаивал Вену: "По существу, Россия теперь небоеспособна".

И колебания царя как раз и становились для кайзера лучшим доказательством слабости России. Причем казалось, что вся Германия стремится убедить в этом себя и свою союзницу. Из Петербурга шли доклады посла и военного атташе, что царь боится войны, что "в русской армии настроение больного кота" и она "планирует не решительное наступление, а постепенное отступление, как в 1812 г.". Немецкая пресса вопила о "полном разложении" в России. Поэтому разногласия в германском руководстве тоже существовали, но другого рода, чем в Петербурге или Лондоне. Мольтке требовал от Конрада: "Всякая потерянная минута усиливает опасность положения, давая преимущества России. Отвергните мирные предложения Великобритании. Европейская война — это единственный шанс на спасение Австро-Венгрии. Поддержка Германии вам абсолютно обеспечена". А канцлер Бетман-Гольвег, наоборот, за 2 дня направил в Вену 6 телеграмм, чтобы не отказывались безоговорочно от любых мирных предложений, а делали вид, что собираются их рассмотреть, иначе "будет трудно возложить на Россию вину за пожар в Европе". И Бертольд разводил руками — кто же, мол, возглавляет германское правительство, Бетман или Мольтке?

28.7 Австро-Венгрия объявила Сербии войну. Британский посол докладывал: "В Вене царило такое всеобщее настроение, что сообщения вызвали всеобщее ликование, толпы народа заполонили улицы, распевая патриотические песни до утра". То же происходило и в Будапеште. Царила атмосфера настоящего праздника, горожане устраивали патриотическое гуляния, а дамы засыпали цветами и знаками внимания военных, которым предстояло пойти и побить проклятых сербов. В принципе такая война воспринималась как недолгая, и конечно же, заведомо успешная прогулка. К наступлению австрийцы были еще не готовы, но 29.7 началась бомбардировка Белграда кораблями Дунайской флотилии и батареями крепости Землин, расположенной на другом берегу Дуная.

И в этот же день германскому послу в Брюсселе фон Белову был доставлен пакет с ультиматумом Бельгии. Но вскрыть его следовало позже, по особому указанию. А Франции и России Бетман-Гольвег направил угрожающие ноты. В Париж — что "военные приготовления, которые Франция собирается начать, вынуждают Германию объявить состояние угрозы войны". А нота в Петербург "очень серьезно уведомляла", что "если Россия будет продолжать свои военные приготовления, даже не приступая к мобилизации", то эти меры "заставят нас мобилизоваться, и тогда едва ли удастся избежать европейской войны". В общем, стало ясно, что Германия опять задирает соседей и ищет предлога для ссоры.