За тридевять земель - [86]

Трофим Лопотов со всем вниманием выслушал прибывших в Росс иезуитов и францисканцев. Положение его, и это приставник прекрасно понимал, в некотором роде было действительно щекотливым. И смех, как говорится, и грех. Картина Страшного Суда, содеянная послушником для костела миссии Сан-Игнасио, была поистине великолепна: сидя на пьедестале во всем своем величии и могуществе, Иисус Христос вершил правый суд, отсылая праведников в Райские Кущи, а нечестивцев в Геенну Огненную. Полотно, достойное кисти умелого мастера, потрясало воображение. Паству привозили не только из окрестных, но и из самых дальних миссий и пресидий, дабы все краснокожие могли воочию узреть, что сулит им послушание или, напротив, непослушание «матери их» — Римской церкви. Святые отцы готовы были торжествовать... Послушника нашего, богомаза православного, стремились заполучить и другие храмы, когда, совершенно неожиданно, разразился скандал. На смену благопослушанию среди индейцев обнаружились вдруг некоторые волнения, причину коих смогли уразуметь лишь после того, как один проницательный вакер донес, что в правом нижнем углу картины по соседству с рожами семи богомерзких диаволов изображен искаженный от ужаса и муки лик преподобного патера Мариано де Эрреры...

Случись воля Лопотова, он, как и Римма, ни на минуту не задумываясь, беспременно упек бы сего паскудного иезуита в самое Горнило Адово. Но дипломатия есть дипломатия. Ссора с соседями, да еще в такое неспокойное для россиян время, вовсе не входила в планы приставника. К тому же он пока не знал, чего, в сущности, добиваются святые отцы: выдачи Помпонио? Каких-либо иных преимуществ? Каких именно?..

Разговор так ничем и кончился. Возражения россиян сводились к нижеследующему: во-первых, гость есть гость, и на нем не написано, где он был и что делал; во-вторых, еще Христофор Колумб, приобретя для его величества короля Кастилии и Леона новых краснокожих подданных, докладывал своему повелителю, что «они не откажутся дать ничего из того, чем сами обладают, готовы поделиться с каждым и держат себя при этом столь любезно, словно и сердца не пожалеют»; зачем же вести себя подобно хорькам в курятнике. Разумеется, все было сказано с подчеркнутой корректностью, в несколько иных словах и более пространных выражениях. К слову, не худо бы святым отцам, заметил приставник, позаботиться о возвращении задержанных подданных короны его императорского величества, государя Российского, захваченных во время незаконного задержания ими «Инфанты Изабеллы». В этом месте кое-кто из патеров скромно потупил глаза: увы, так и не смогши своротить россиян в латинство, вернуть они могли теперь далеко не всех, а потому и не заикались больше о злополучном послушнике. Да, согласился Тимофей Лопотов, мальчонка, нашкодивший в храме Божием, достоин епитимий и за непотребство будет строго наказан. Но зачем было благочестивым падре зашивать его в кожи?..

— Может, ваши преподобия желают сами побеседовать с ним, выслушать его показания? — Лопотов лукаво сощурил левый глаз.— Так я теперь же распоряжусь...

Однако их преподобия любезно отклонили предложение русского начальника и, откушав, убрались восвояси...

В одном из приделов церкви во имя Триипостасного Божества, что в крепости Росс, стоял коленопреклоненный Римма, отбывая церковную епитимию, наложенную на него отцом Епимахом. Творил умную молитву и ожидал своей дальнейшей участи, которая решалась теперь за глухими стенами храма. Перед строгими ликами угодников Господних, осуждающе взиравших на послушника со всех сторон, теплились лампады, наполненные маленькими бурыми жуками-светляками.

В глазах святых стоял немой укор иноку, осмелившемуся осквернить дом Божий. Тут только уловил Римма устремленный на него точно живой взгляд одного из праведников. Он узнал Его!..

Будто наяву воскресла обветшалая избенка, притулившаяся где-то посреди молчаливых, суровых северных российских сосен. Кругом лежат громадные валуны и каменья, за что прозвали землю его «чертовой сторонушкой»: сказывали тогда старые люди, будто камнями черти заместо костей играли, но «когда преподобные Варлаам и Герман воздвигли на острове Валааме честной, животворящий Крест Господен, то черти перепугались и в воду побросались; а камни, как они играли, так и остались...».

Как сейчас помнил Римма, что день тот приходился на Покров Святой Богородицы. Совсем уже рассвело, и с монастырской колокольни далеко в округе разносился стройный малиновый перезвон, благовестивший к поздней обедне. Мать поправляла фитиль у божницы, а отец читал вслух: «Проходил чудотворец свой путь не во славе, не в почести, не в святительском величии, а в смиренном образе бедного странного человека...» В этот самый момент кто-то глухо стукнул тяжелым железным кольцом о дубовое полотно калитки. Цепной пес залился звонким лаем. Подумав, что опять то калики перехожие, коих великое множество слонялось тогда по бескрайней, многострадальной Руси, отец со вздохом отложил книгу и подался к двери. Через некоторое время Римма услышал:

— Кого Господь дарует?

— Странник я о Христе Иисусе...— отозвался из-за калитки неведомый голос.— Не дозволите ль напиться?..