За того парня… - [70]

В молчании прошли минуты две — три, внезапно Лаврентий Павлович повернул голову сторону и телохранитель в роли наркомовской вешалки тут же произнес с заметным грузинским акцентом:

— Шесть тридцать утра! Через час встреча в Кремле с Булганиным, а еще Меркулов вас просил его принять.

— Ну, вот видишь, нет времени даже на то, чтобы с тобой дольше посидеть и боле плотнее обговорить все дела твоего отдела. Но я тебя взял и поставил руководить именно этим отделом по той причине, что ты, Александр Николаевич, умеешь хорошо соображать и выдавать не стандартные решения. Так, что тебе со многим придется справляться самому, я всегда буду готов тебе помочь, но ты должен хорошо понимать, что вскоре у меня не будет достаточно времени нянчиться с тобой и твоими людьми. На твоем столе я оставлю этот портфельчик с кое-какими материалами, которые касаются и тебя лично. Ты его содержимое, пожалуйста, хорошенько изучи, но никому больше не показывай, а потом его мне верни. Я буду этот портфельчик в своем личном архиве хранить.

С этими словами Лаврентий Павлович поднялся из-за стола, снова как-то странно распрями плечи и пиджак мгновенно из рук телохранителя перекочевал на плечи наркома. Немного подергав его борта, чтобы пиджачок лучше бы на нем сидел, Лаврентий Павлович кивнул головой полковнику Воробьеву и в сопровождении телохранителя решительно направился к выходу из кабинета.

Александр Николаевич стоял у своего рабочего стола и не отрывал взгляда глаз от дерматинового портфельчика. Затем он сел на стул и протянул к портфельчику руки. Внутри его находились несколько печатных страниц и фотография человека. Присмотревшись внимательно к этому человеку, полковник Воробьев вдруг в нем узнал своего студента факультета журналистики Артура Любимова. Лицо этого парня выглядело посуровевшим и следка постаревшим, хотя ему, по-прежнему, можно было бы только дать максимум девятнадцать — двадцать лет. На фотографии Артур Любимов лежал на госпитальной койке, запрокинув голову и плотно закрыв глаза и, не смотря на суровое выражение лица, в нем ощущалось какая-то детская беззащитность и обида.

Полковник Воробьев все еще рассматривал фотографию Артура Любимова, когда в его кабинет стремительно ворвалась молодая и очень симпатичная девчонка. Это была лейтенант НКВД Наталья, его секретарша, которая имела красивые платиновые волосы, сегодня на бигудях модно закрученные в мелкий барашек, и на весь кабинет радостно прокричавшая:

— Вот вы сидите в своем кабинете и не знаете, что весь наш этаж был целый час перекрыт и на него никого не допускали. Говорят, что сам Лаврентий Павлович делал обход и с кем-то, по-видимому, очень важным человеком встречался и это в такую рань. Нас всех держали внизу и никого на этажи не пускали, даже некоторых начальников управлений.

В этот момент девчонка заметила неубранный столик с двумя недопитыми стаканами чая и практически нетронутыми бутербродами. Наталья запнулась, пришла к какому-то выводу и совершенно неожиданно для самой себя произнесла:

— Здравствуйте, Александр Николаевич, а как вы сегодня…

3

Врачи военного госпиталя, в котором в одиночной палате лежал раненый немец, к которому никого не допусками, первыми обратили на это внимание и первыми всполошились по поводу того, что он уже давно должен был бы выйти из искусственной комы, но почему-то из нее не выходит. Сначала они провели пару своих врачебных консилиумов, но тут же выяснилось и другое обстоятельство, что раненый пациент прошел несколько курсов лечения, которые ему никто из врачей госпиталя не прописывал. Лечащие врачи и курирующие их медицинские светила были вынуждены прийти к мнению о том, что кто-то еще, помимо врачей госпиталя, ведет лечение этого раненого немца.

Как врачам этого не хотелось, но идущая сегодня война и эти странные и необъясняемые обстоятельства заставили врачей обратиться в органы НКВД с предостерегающим заявлением. Сотрудники НКВД вполне серьезно отнеслись к этому заявлению врачей, провели практически мгновенное расследование по фактам, изложенным в заявлении. И, убедившись в том, что факты правдивы и неопровержимы, первым же делом усилили охрану немца и стали готовить его к транспортировке во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Но тут врачи стали горой и заявили, что врачебная этика не позволяет им больного человека независимо от того, немец ли он и ли русский, с госпитальной койки переводить на тюремные нары.

Одним словом, департамент НКВД, занимавшийся охраной и наблюдением за этим военным госпиталем и содержавшимся там немецким пациентом, начал срочно готовить материалы о зреющем заговоре врачей-предателей. Соответствующие документы о необходимости проведения профилактических арестов врачей заговорщиков в этом военной госпитале уже были подготовлены и направлены на подпись и утверждение наркому внутренних дел. Но вместо согласия на проведение операции сверху был спущен большой фитиль, которым здорово утерся и которым был отправлен на фронт в заградотряд НКВД начальник департамента, подготовивший бумаги по этому заговору врачей. А также строгий приказ о передаче всех документов по раненому эсэсовцу из этого департамента некому полковнику Воробьеву.