За то, что я руки твои не сумел удержать… - [35]

Неравномерной сладкою походкой

Она идет – чуть-чуть опережая

Подругу быструю и юношу-погодка.

Ее влечет стесненная свобода

Одушевляющего недостатка,

И, может статься, ясная догадка

В ее походке хочет задержаться —

О том, что эта вешняя погода

Для нас – праматерь гробового свода,

И это будет вечно начинаться.

II

Есть женщины, сырой земле родные,

И каждый шаг их – гулкое рыданье,

Сопровождать воскресших и впервые

Приветствовать умерших – их призванье.

И ласки требовать у них преступно,

И расставаться с ними непосильно.

Сегодня – ангел, завтра – червь могильный,

А послезавтра – только очертанье…

Что было – поступь – станет недоступно…

Цветы бессмертны. Небо целокупно.

И всё, что будет, – только обещанье.

4 мая 1937

Последние Стихи

Чарли Чаплин

Чарли Чаплин

   вышел из кино,

Две подметки,

   заячья губа,

Две гляделки,

   полные чернил

И прекрасных

   удивленных сил.

Чарли Чаплин —

   заячья губа,

Две подметки —

   жалкая судьба.

Как-то мы живем

   неладно все —

      чужие,

         чужие…

Оловянный

   ужас на лице,

Голова не

   держится совсем.

Ходит сажа,

   вакса семенит,

И тихонько

   Чаплин говорит:

«Для чего я

   славен и любим

      и даже

         знаменит», —

И ведет его

   шоссе большое

      к чужим,

         чужим.

Чарли Чаплин,

   нажимай педаль,

Чаплин, кролик,

   пробивайся в роль.

Чисть корольки,

   ролики надень,

А жена твоя —

   слепая тень, —

И чудит, чудит

   чужая даль

Отчего

   у Чаплина тюльпан,

Почему

   так ласкова толпа?

Потому

   что это ведь Москва!

Чарли, Чарли,

   надо рисковать,

Ты совсем

   не вовремя раскис,

Котелок твой —

   тот же океан,

А Москва

   так близко, хоть влюбись

      В дорогую

         дорогу.

Май (?) 1937

«С примесью ворона голуби…»

С примесью ворона голуби,

Завороненные волосы —

Здравствуй, моя нежнолобая,

Дай мне сказать тебе с голоса,

Как я люблю твои волосы,

Душные, черно-голубые.

В губы горячие вложено

Всё, чем Москва омоложена,

Чем, молодая, расширена,

Чем, мировая, встревожена,

Грозная, утихомирена…

Тени лица восхитительны —

Синие, черные, белые,

И на груди удивительны

Эти две родинки смелые.

В пальцах тепло не мгновенное —

Сила лежит фортепьянная,

Сила приказа желанная

Биться за дело нетленное…

Мчится, летит, с нами едучи,

Сам ноготок холодеющий,

Мчится, о будущем знаючи,

Сам ноготок холодающий.

Славная вся, безусловная,

Здравствуй, моя оживленная

Ночь в рукавах и просторное

Круглое горло упорное.

Слава моя чернобровая,

Бровью вяжи меня вязкою,

К жизни и смерти готовая,

Произносящая ласково

Сталина имя громовое

С клятвенной нежностью, с ласкою.

Начало июня 1937

«Пароходик с петухами…»

Пароходик с петухами

По небу плывет,

И подвода с битюгами

Никуда нейдет.

И звенит будильник сонный,

Хочешь, повтори:

«Полторы воздушных тонны,

Тонны полторы…»

И, паяльных звуков море

В перебои взяв,

Москва слышит, Москва смотрит,

Зорко смотрит в явь.

Только на крапивах пыльных,

Вот чего боюсь,

Не изволил бы в напильник

Шею выжать гусь.

3 июля 1937

«На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…»

На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь,

Гром, ударь в тесины новые,

Крупный град, по стеклам двинь – грянь и двинь, —

А в Москве ты, чернобровая,

Выше голову закинь.

Чародей мешал тайком с молоком

Розы черные, лиловые

И жемчужным порошком и пушком

Вызвал щеки холодовые,

Вызвал губы шепотком…

Как досталась – расскажи, расскажи —

Красота такая галочья,

От индийского раджи, от раджи —

Алексею что ль Михайлычу, —

Волга, вызнай и скажи.

Против друга – за грехи, за грехи —

Берега стоят неровные,

И летают за верхи, за верхи

Ястреба тяжелокровные —

За коньковых изб верхи —

Ах, я видеть не могу, не могу

Берега серо-зеленые:

Словно ходят по лугу, по лугу

Косари умалишенные,

Косит ливень луг в дугу.

4 июля 1937

Стансы

Необходимо сердцу биться:

Входить в поля, врастать в леса.

Вот «Правды» первая страница,

Вот с приговором полоса.

Дорога к Сталину – не сказка,

Но только – жизнь без укоризн:

Футбол – для молодого баска,

Мадрида пламенная жизнь.

Москва повторится в Париже,

Дозреют новые плоды,

Но я скажу о том, что ближе,

Нужнее хлеба и воды,

О том, как вырвалось однажды:

«Я не отдам его!» – и с ним,

С тобой, дитя высокой жажды,

И мы его обороним,

Непобедимого, прямого,

С могучим смехом в грозный час,

Находкой выхода прямого

Ошеломляющего нас.

И ты прорвешься, может статься,

Сквозь чащу прозвищ и имен

И будешь сталинкою зваться

У самых будущих времен…

Но это ощущенье сдвига,

Происходящего в веках,

И эта сталинская книга

В горячих солнечных руках, —

Да, мне понятно превосходство

И сила женщины – ее

Сознанье, нежность и сиротство

К событьям рвутся – в бытие.

Она и шутит величаво,

И говорит, прощая боль,

И голубая нитка славы

В ее волос пробралась смоль.

И материнская забота

Ее понятна мне – о том,

Чтоб ширилась моя работа

И крепла – на борьбу с врагом.

4–5 июля 1937

Стихи, не вошедшие в основное собрание

Ранние стихи (1906)

«Среди лесов, унылых и заброшенных…»

Среди лесов, унылых и заброшенных,

Пусть остается хлеб в полях нескошенным!

Мы ждем гостей незваных и непрошенных,

Мы ждем гостей!

Пускай гниют колосья перезрелые!

Они придут на нивы пожелтелые,

И не сносить вам, честные и смелые,

Своих голов!

Они растопчут нивы золотистые,

Они разроют кладбище тенистое,

Потом развяжет их уста нечистые

Кровавый хмель!

Они ворвутся в избы почернелые,