За тех, кто в дрейфе! - [30]

Семенов смотрел на Свешникова, весело что-то рассказывающего, умело скрывающего свою усталость после нелегкого в его годы перелета, и перенесся мыслями в далекий дрейф, который запомнился навсегда, как запоминаются студенту полные откровений семинары блестящего профессора. Тот дрейф и был одним семинаром, растянувшимся на год; из числа его участников почти все стали кандидатами и докторами наук, начальниками экспедиций и станций, но важнейшее, что они приобрели тогда, – это было понимание полярного закона… «Спасай товарища, если даже при этом ты можешь погибнуть. Помни, жизнь его всегда дороже твоей». Это – главное. И тут же разъяснение для тех, кто бездумно, не творчески понимает закон: «Никогда не подменяй подчиненных – кроме тех случаев, когда это связано с риском для жизни: навстречу валу торосов, в огонь и пургу первым должен идти ты!»

Что ж, Свешников имел право так говорить: в полярном деле он знал все. Еще задолго до войны он, молодой океанолог, зимовал на островах и береговых станциях, потом участвовал в первых высокоширотных экспедициях, дрейфовал, не раз бывал в Антарктиде и первым прошел санно-гусеничным путем до полюса холода, открыл Восток.

Про него говорили, что льды он читает, как книгу, а пургу слышит раньше, чем она родилась. Понимали его с полуслова.

Семенов припомнил такой случай. Обстоятельства потребовали, чтобы с борта «Оби» на станцию Молодежная срочно вылетел вертолет в условиях крайне плохой погоды. Оба экипажа вертолетчиков отказались, и ни у кого язык не повернулся их упрекнуть: уж слишком велики были шансы не долететь. И тогда Свешников поднялся на вертолетную палубу и сел в кабину.

– Начальник экспедиции готов. Кто с ним?

Через пять минут вертолет летел на выручку…

Или случай в Мирном. Свешников получил радиограмму с внутриконтинентальной станции Пионерская – призыв о немедленной помощи. А кругом над Антарктидой мела пурга. О чем-то между собой шушукались летчики, тревожные разговоры шли в погребенных под снегом домиках. Мирный ждал. Несколько часов Свешников думал, а потом пригласил к себе начальника авиаотряда.

– Плохо на Пионерской, надо выручать.

– Да куда ж лететь, Григорьич? Сплошное молоко, ни взлететь толком, ни сесть…

– Жаль. Если уж ты, Палыч, не можешь, так никто не сможет, на тебя была вся надежда.

– Так я что, Григорьич… Самолет уже греют, скоро вылечу…

И еще вспомнил Семенов, что говорил Свешников тогда, в первом их дрейфе: «Лишь тот выживет в полярных широтах, кто десять раз в них погибал». Это про себя! В Мирном провалился в ледниковую трещину, падая, ухватился за выступ одной рукой – другую вывихнул в плече, и минут пятнадцать слушал, как плещет в бездонной пропасти океан. С чудовищной болью висел – на одной руке! А с той, вывихнутой рукой получилось даже смешно – конечно, смеялись потом, а не тогда, когда полуживого от боли начальника вытащили. Поддерживая руку на весу, побрел Свешников к медпункту, поскользнулся, грохнулся всем телом о наст, вскрикнул – и поднялся, просветленный: при падении сам себе вправил вывих. «Везет тому, кто сам везет», – смеялся, когда поражались его удачливости.

И сила была огромная и здоровье несокрушимое. В одной высокоширотной экспедиции самолет с группой научных работников произвел первичную посадку на лед недалеко от Северного полюса. Люди разбили палатки и несколько дней безмятежно вели наблюдения, пока идиллическое безмолвие не нарушили треск и грохот лопающегося льда. По приказу командира корабля все бросились в самолет – все, кроме одного человека.

Геофизик Пирогов садиться в самолет отказался! Тросики, на которых висели опущенные в лунку цепные приборы, вмерзли в лед, и Пирогов с истерической решимостью заявил, что без них он никуда не полетит.

– Плевать на твои приборы! – заорал командир. – Погибнем!

Свешников подбежал к Пирогову, чтобы силой его увести, но – взглянул на его лицо и вдруг стал срывать с себя одежду.

– Ты что, в своем уме?! – кричали ему.

– Держите за ремень! – голый по пояс, потребовал Свешников. Потом окунулся в ледяную воду, перекусил кусачками тросики, один за другим вытащил приборы – и в самолет!

Таких историй про Свешникова рассказывали множество. Но очень ошибались те, кто неизменную его доброжелательность к людям и самоотверженность принимал за благодушие: к подбору людей, которых он посылал в Арктику и Антарктиду, Свешников относился с чрезвычайной серьезностью и задолго до экспедиций исподволь их прощупывал – «прокатывал на всех режимах», как любил говорить. Случалась осечка – жестоко, без всякой жалости с таким человеком расставался, но чаще попадания были удачными, и руководить зимовками Свешников из года в год посылал свои «железные кадры», осторожно и осмотрительно вводя в эту сложившуюся элиту обстрелянную молодежь. Иногда ему ставили в упрек, что человеку до тридцатилетнего возраста у него трудно пробиться в начальники, но Свешников не считал нужным оправдываться, так как был совершенно уверен, что для руководства зимовкой мало острого ума, образования и честолюбия – начальник должен прежде всего обрести опыт, пройти, не перепрыгивая ступенек, лестницу «от юнги до капитана». И своей элите, которая прошла такой путь, Свешников верил и прощал многое, как прощает генерал испытанным в боях офицерам внешние недочеты, лишь бы выполняли приказы и храбро сражались с врагом.