За тайнами Плутона - [48]

С час все шло хорошо, мы быстро приближались, и на темном горизонте ярко блистали уже огни города.

На повороте к гавани килевая качка перешла в боковую; я не успел предупредить Катю — огромная волна стеной набежала на судно и опрокинулась на палубу целым потоком воды. Я едва удержался на ногах, ухватившись за колесо, оглянулся — подле меня никого не было, Катю снесло в море. Как сумасшедший, не помня, что делаю, я бросил штурвал и кинулся к борту… сквозь рев волн я услышал только отчаянный пронзительный крик: «Спаси меня, Саша!..» Новая волна сшибла меня с ног, я ударился головой о какой-то тюк и упал без памяти…

Человека, стоявшего со мной у руля, также откинуло в сторону; не управляемый никем корабль стало быстро относить к берегу, он ударился о подводный камень, и мы стали тонуть. Я очнулся… На корме матросы спорили, спуская лодку; я схватил спасательный пояс и бросился в море; заливаемый волнами, то поднимаясь на гребни, то опускаясь вниз, я прислушивался, надеясь услышать еще раз — «Спаси меня!..», но нет, ветер свистел, море ревело кругом и волны уносили меня; я опять лишился чувств… Меня принесло к гавани, и здесь сторожа заметили и вытащили меня, я провел ночь в сторожке. Матросы погибли вместе с лодкой, и только один, ухватившись за бревно, добрался до берега. Ты его знаешь — это мой камердинер.

Едва только рассвело, я бросился на взморье — полуживой, еле волоча ноги. Вот там, на песчаной косе, я нашел Катю; она лежала на спине, раскинув руки, без плаща; свое платье она разорвала в агонии или же старалась облегчить себя для борьбы с волнами, — оно висело лохмотьями, обнажая плечи и грудь. Распустившиеся черные волосы рассыпались по песку; бледное лицо было спокойно, губы крепко стиснуты, темные глаза, казалось, смотрели на меня из-под полуопущенных век…

Бурная ночь сменилась ясным утром. На востоке показалось солнце и бросило первый луч на лицо Кати; словно румянец вспыхнул на ее щеках. Взбаламученное море мерно колыхалось после бури, и волны с плеском разбивались на песке у моих ног.

Я упал на камни и прильнул к губам утопленницы; холодные губы не ответили на мой поцелуй… белые руки не обвились вокруг моей шеи, как бывало… безжизненно протянулись они по мерзлому песку…

Долго стоял я на коленях подле Кати и глядел на нее пристальным, отчаянным взором. Я сгубил эту молодую жизнь своей безумной самонадеянностью, сгубил свое счастье… и свою жизнь… На что мне была эта жизнь?.. Полюбив впервые в сорок лет и потеряв любимого человека, вторично не полюбишь… не помиришься с судьбой…

В то утро наедине с холодным трупом на берегу глухо шумевшего моря я решил не ступать больше на палубу судна; я чувствовал, что не мог быть более моряком; всюду меня бы преследовал призрак погибшей Кати, ее последний призыв, и я не мог быть хладнокровен в минуту опасности…

Дядя приподнялся и стоял у окна, выпрямившись, протянув руку вперед, словно благословляя кого-то.

— Зачем ты шумишь, жестокое, безжалостное море? Ты ведь не вернешь похищенное у меня счастье? Или ты думаешь своим шепотом заглушить голос моей совести? Нет, нет… Среди шума и плеска твоих волн мне всегда слышится последний отчаянный призыв: «Спаси меня, Саша, спаси меня!..» И этот призыв погибающего любимого человека преследует меня всюду, неумолкаемо звенит в ушах… И все-таки я люблю тебя, безжалостное море; на твоих волнах я родился, ты пело мне колыбельные песни, ты взрастило и вскормило меня, ты похитило мое счастье и своим шепотом беспрестанно напоминаешь мне это, на твоем берегу я найду вечный покой. Люблю твой простор, песнь твоих седых волн, твою мощь, беспощадную мощь… Шуми, вечное море, Шуми. Мое счастье, моя жизнь уже прошумели…

Слышишь, мальчик, как море шумит?

Последние слова он произнес почти шепотом и, опустившись в кресло, закрыл глаза. «Он утомился и хочет уснуть», — подумал я и вышел в другую комнату. Под впечатлением услышанного я встал снова у окна… Так вот что было с этим загадочным угрюмым человеком, вот почему он поселился на берегу и провел в одиночестве двадцать лет.

Я вспомнил, как год тому назад в этот же день я пришел к дяде и не застал его дома; из окна я увидел какого-то человека на последней ступеньке лестницы. Это был дядя. В широком плаще, развеваемом ветром, с непокрытой головой, стоял он лицом к морю и порой поднимал руку, словно разговаривая с кем-то. Волны обдавали его брызгами, ветер охватывал его своим леденящим дыханием и играл его седыми волосами, а он стоял и простоял полчаса. Потом, повернувшись, медленно стал подниматься по ступенькам наверх. Теперь я понял, отчего он стоял тогда на берегу; как сегодня, вспоминал он роковой вечер.

Прошло около часа. Начинало смеркаться, пора было отправиться домой; я осторожно вошел в соседнюю комнату, желая проститься со стариком. Он по-прежнему спал; на мгновенье меня поразила тишина — не слышно было неровного дыхания спавшего… «Он умер…» — мелькнуло у меня, и я бросился к креслу, схватил дядю за руку — она была уже холодна и не отвечала на пожатие; голова лежала в подушках, и открытые, безжизненные глаза устремлены в окно — на море…