За сумеречным порогом - [32]

Комната раскачивалась из стороны в сторону. Он ожидал, что вот-вот упадет на пружины матраса, но вместо этого стал вдруг подниматься, и вот он уже парил, парил над своим телом, над своей печалью, смятением и гневом.

Внизу в красном тумане Харви видел свое растянувшееся на постели тело в грязных, стоптанных ботинках, с рукой, протянутой к пепельнице. Некоторое время он смотрел на него. Он видел все чрезвычайно ясно. Сверху на абажуре была пыль, и он про себя отметил: нужно будет сказать об этом миссис Мэннингс.

Чей-то голос прошептал ему в ухо:

– Она трахается с любым.

Он повернулся – ничего, кроме темных стен его комнаты, красного света лампочки, недвижимых теней, дымка от затухающего окурка, похожего на струйки воды, только льется она не вниз, а вверх.

– Она трахается со всеми без разбора, Харви.

– Она всехняя давалка!

– Знаешь, что она любит? Ей нравится, когда я кладу ей его в ухо!

Темные тени танцевали по стенам, тени людей, которые покатывались со смеху. Тени его одноклассников и каких-то незнакомцев.

Харви слышал вокруг себя смех, гогот, хихиканье, которое эхом отзывалось в темноте. Теперь тени качались на всех стенах, подкрадываясь к нему.

Смех становился громче. Харви попытался выскользнуть. Но тени заполнили комнату, закрывая красный свет. Он почувствовал холод, ледяной холод, стены туннеля всасывали, впитывали его в себя.

– Она больше никогда не хочет тебя видеть!

– Кто? – крикнул он.

– Твоя мать, – ответил чей-то голос.

– Анджи, – произнес кто-то еще.

Харви вертелся, извивался, кружился, пытаясь прорваться к тоненькой полоске света.

– Отпустите меня! Оставьте меня в покое! – закричал он, но ни звука не слетело с его губ.

Затем Харви услышал голоса – болтали его школьные товарищи, их речь доносилась до него громко, но слегка приглушенно, как будто он стоял под дверью.

– С ней уже все переспали, – визгливо сказал Уоллс-младший.

– Харви до сих пор не понял, для чего ему нужен член, – заметил Хорстед.

Раздался взрыв смеха.

– Харви нужно попробовать вставить его ей в ухо, – вмешался в разговор Рекетт. – Их нужно брать неожиданностью. Они это любят.

Щелка света становилась шире, подступала ближе. Харви медленно опускался вниз.

– Насколько я знаю, это – чистая правда, – сказал Пауэлл. – Она переспала со всеми, кроме Харви. Эй, Харви, почему бы тебе не отправиться к ней, не схватить ее и не трахнуть, как трахают все остальные?

– Давай, Харви, – подначивал его Дейкр.

– Да, стащи с нее штанишки! – заорал Хорстед.

– Сначала положи его в ухо, – посоветовал Рекетт.

– Трахни ее! – завопил Уоллс-младший.

– Трахни эту сучку! – поддержал его Пауэлл.

Свет окутывал Харви со всех сторон – тусклый, рассеянный, слишком слабый, в нем ничего нельзя было разглядеть. Харви парил в комнате под потолком. Но комната была не его.

Вспыхнул свет. Он разглядел постеры Саймона и Гарфункеля на стене, аккуратно застланную постель с несколькими мягкими игрушками на ней, джинсы, майки, колготки и лифчик, в беспорядке разбросанные на стеганом одеяле.

Пузырек с духами, открытый, стоял на туалетном столике. Дверца платяного шкафа была нараспашку.

Комната Анджи.

Комната Анджи в доме ее родителей в Барнсе.

Ее туфли и шлепанцы валялись в беспорядке на потертом ковре.

Сучки дома не было.

13

Понедельник, 22 октября

Дождь падал на белую шелковую оборку, обрамляющую гроб Салли Дональдсон, оставляя на ней крошечные темные штрихи. Он падал и на лицо мертвой женщины. Капли скатывались медленно, как тающий воск.

Маленькая кучка людей внутри холщовой ширмы стояла в мрачном молчании, оцепеневшая и недвижимая, как женщина в гробу. Кэт Хемингуэй покрылась мурашками, ее била дрожь – казалось, плотина, сдерживающая ее чувства, прорвалась и теперь они вылились наружу.

Вдалеке гудел генератор, ширма хлопала, как паруса на ветру. Доктор Селлз прошел вперед, оглядываясь, ища поддержки, но никто не мог даже просто кивнуть ему. Он произвел необходимые действия, ища в Салли Дональдсон признаки жизни.

Кэт казалось, что перед ней разыгрывается какая-то страшная гротесковая шарада. Кевин Дональдсон стоял с опущенной головой, закрыв лицо руками. Женщина в гробу была похожа на восковую фигуру, на ужасную восковую фигуру; какой-то странный персонаж из живой картины прошлого века.

Кэт закрыла глаза, но продолжала видеть умершую. Она отвернулась – может быть, если смотреть в другую сторону, образ, запечатлевшийся в мозгу, исчезнет; но – нет, у нее перед глазами все еще стоял крошечный младенец, пятна свернувшейся крови, пуповина, связывающая его с несчастной женщиной.

Доктор раскрыл спереди голубую ночную рубашку Салли Дональдсон и выслушал ее грудь стетоскопом, проверив пульс, внимательно вгляделся в глаза, посветив в них маленьким фонариком, потом с трудом просунул плоский шпатель, чтобы осмотреть заднюю стенку ее горла.

Кэт удивляло, как ему удавалось сдерживать тошноту, – даже на расстоянии нескольких футов запах казался невыносимым.

Доктор внимательно осмотрел и младенца, затем наконец повернулся к Кевину Дональдсону. Слова тут были не нужны. Доктор положил руку ему на плечо и попытался его увести.

Представители коронера, санитарно-эпидемиологической службы и управляющий похоронным бюро устроили краткое совещание – Кэт не слышала о чем. Управляющий похоронным бюро сказал что-то своим подчиненным, те вернули крышку на место, не завинчивая ее, подняли гроб и опустили в ящик из досок, захлопнули прикрепленную петлями крышку и заперли ящик на засов. Затем поставили его себе на плечи и стали осторожно продвигаться по скользкой грязи из-за ширмы, через кладбище, на улицу.