За стенами города. Дезертир Ведерников - [17]

Работа была выполнена. Наступал вечер. В печке горели старые ботинки, галоши, тапочки. Со стороны чулана доносились возня и визг, — видимо, крысы делили трупы своих сородичей. Ведерников думал о колхознике: что ему скажет, как компенсирует его потери. Он, как тот шофер на дороге, — явился и безадресно исчез. Но мог в любой момент вернуться за своей собственностью. Обругал себя: «Заплатил бы за мешки, — ведь колхозник упрашивал их купить, — не мучился бы сейчас».

Понял: нападение крыс — признак наступления в городе повального голода. Крысы знали лучше кого бы то ни было, что запасов еды в городе нет, подчищали случайные остатки.

Он был потрясен наличием в доме огромного запаса чужого продовольствия. До сих пор оно было задвинуто в потемки забвения. Потому что было чужое, потому что от него отказывался, а в случае обыска могло стать еще одной статьей обвинения. Но сейчас еда была выброшена на кон — крысам, беженцу и ему, дезертиру, — все имели на нее права.

Всю ночь не спал. К утру решил уравнение. «Появись беженец завтра, все ему объясню и верну все, что от набега крыс осталось. Пусть обругает или благодарит: как ему совесть подскажет. А пока — жить, жевать то, что у меня оказалось. Не умирать же…».

Днем Ведерников делал расчеты: муку переводил на вес хлеба, хлеб на вес пайки, пайку на калории, калории на число дней, которые сможет продержаться.

Долго смотрел на улицу. В его жизни определенно наступили перемены. «У меня нет ни жиров, ни сахара. Я не могу питаться одной мукой и горохом». До сего времени он мало зависел от улицы, — теперь же он станет, как называли уличных торговцев в нэпманские годы, маклаком. Ждал, когда схлынет возвращающийся с работы народ. Оделся, через чердак вышел на улицу.

Снега почти нет, но мороз чувствительный. Редкие трамваи набиты людьми. Дошел до рынка, торговля идет вовсю.

Это была разведка. Вернулся домой. Не сняв пальто, насыпал в литровую банку муку. Снова через чердак спустился по лестнице.

На этот раз, хотя для этого не было причины, выбрал к базару другой путь. Маршрут оказался более опасным: в одном доме стояла воинская часть, в другом — отделение милиции. Люди в форме могли иметь инструкции задерживать и проверять на улице всех мужчин.

Он был уже недалеко от толкучки, когда завыли уличные серены. Решил укрыться где-нибудь под аркой. Но человек с повязкой преградил путь и указал на дверь бомбоубежища.

В подвале было холодно и сыро. Основной поток жильцов еще не хлынул. Ведерников занял место в углу, на низкой скамейке в самом конце подвала. Старики, женщины с детьми шли с узлами и сумками. Мужчин среднего возраста почти не было. Знакомые перекликались и начинали разговор. Пригибаясь под сводом подвала, приблизился мужчина. Осмотрел Ведерникова.

— Вы не потеснитесь? — Ведерников прижался к беленой стене. — Вы, кажется, не из нашего дома?

Ведерников кивнул и подумал, кем он должен назваться, если его спросят.

Мужчина вполголоса спросил:

— Что у вас говорят?..

Ведерников пожал плечами, но сказать что-то было нужно.

— Знаете, всех слушать… — пробормотал он.

— А что нам остается делать! — сердито возразил мужчина. И повторил размеренно: — Что — нам — еще — остается — делать?

— Ждать. И больше ничего.

— Чего ждать? Вы знаете, — зашептал собеседник зловеще, — город уже начали минировать. О чем это говорит… Но скажу, некоторым предлагают эвакуироваться. Самолетами.

— Мне, — усмехнулся Ведерников, — не предлагали.

— Вот кого нужно было эвакуировать, — мужчина кивнул в сторону женщин и детей. — Неужели нельзя было разгрузить город?

Вот еще голова, занятая ненужными мыслями, подумал Ведерников. Острый подбородок и набрякшие веки горожанина показались ему неприятными.

— Не попробовать ли нам подремать, — предложил он и привалился к стене. Закрыл глаза. Его оставило чувство отдельности, с которым он только что шел по улице. Дыхание и тихий говор десятков людей успокаивали, усыпляли.

Загремели зенитки. Ведерников открыл глаза и увидел, как напряглись лица людей. Сосед тер ладони о колени и раскачивался. Глухо закрылась дверь — в бомбоубежище вошел патруль: два красноармейца и сержант. Патруль мог устроить проверку при выходе, когда тревога закончится. Представил, как его спрашивают: «Ваши документы!». Конечно, он попробует как-то отговориться. Но банка с мукой, если начнут обыскивать, может его подвести.

Дом тряхнул взрыв — сосед встал и сел, за это время Ведерников успел поставить банку с мукой под скамейку. Люди смотрят на потолок. Еще два близких взрыва, и Ведерников видит соседа пробирающимся к выходу. Рядом с низкорослыми красноармейцами тот выглядит чудаковато долговязым. Он что-то им говорит, экспансивно размахивая руками.

Свист бомбы, пауза, взрыв, крик девочки: «Мамочка!». Сосед хватается за засов бомбоубежища и пытается вырваться наружу. Патрульные его оттесняют от двери. Мужчина что-то кричит.

— Сумасшедший какой-то! — крикнула женщина с узлом на коленях.

— У него кто-то остался на улице, — заступилась другая.

Сержант за плечи развернул мужчину и сильно оттолкнул от выхода. Усмехаясь тонкими губами, тот вернулся на свое место. Ведерников приготовил для него вопрос, но тот снова оказался у двери. Патрульные стали между собой о чем-то договариваться. Потом сержант открыл дверь, и бойцы вывели мужчину из бомбоубежища. На секунду в подвал ворвался шум улицы. Ведерников закрыл глаза. Еще один взрыв. Дежурный с повязкой заволновался, поставил у дверей женщину угрюмого вида и вышел наружу. Через час объявили отбой.