За старшего - [3]

— Что такое? — всполошился Эдик, подмигивая Юле. — Голова болит?

Юля захихикала. Валера, усмехнувшись, сказал:

— И так каждый день. Господа шахиншахи, идемте уже на пляж. Солнце садится.

Шахиншахи кивнули с разной степенью готовности. Слава тут же с облегчением откинулся на спинку грозно сыгравшего назад кресла и томно протянул:

— Мне скучно, босс.

И тут у Валеры запел телефон.

Юля встала, поправляя платьице, и прислонилась к перилам, щурясь от лучиков, которыми море протыкало листву.

В разговор Юля не вслушивалась — тем более что он был невнятен и плохо слышен, хотя Валера, кажется, не таился. Но она ведь не глухая.

Юля хотела спросить сразу, едва Валера завершил разговор и аккуратно положил телефон на столик, но решила подождать. Нельзя сбивать человека с мысли — а Валера что-то обдумывал. И Эдик со Славой молча смотрели на него, будто команды ждали.

Дождались.

— Все, ребят, кончился отпуск. Вызывают.

— Из цикла «Отдохнули», — сказал Слава.

Эдик с грохотом смахнул оставшиеся фигуры с доски и принялся складывать их в коробку.

— А куда? — спросил Слава.

— Ну чего мы Юлю грузить будем, — сказал Валера и продолжил, повернувшись к Юле, и так нежно, что у нее внутри пусто стало: — Юленька, прости, но наш дуализм, похоже, иссякает. Труба зовет…

— А не факт, кстати, — выпалила Юля.

Валера поднял бровь. Юля сообразила, что он может неправильно ее понять, и торопливо объяснила:

— Вы же в Чулманск едете, так? Вы «Байтаково» сказали — это же чулманский аэропорт. А я как раз…

Валера переглянулся с ребятами. Юле стало смешно, и она продолжила:

— А Сабирзян Минеевич — это ж мой начальник, тут уж не совпадение, таких сочетаний и не бывает больше. Его новички-идиоты Обезьян Минетовичем зовут, но он хороший дядька, хоть и олигарх почти.

— Начальник? — уточнил Валера.

— Ну, не прямой, но все равно — я ж в «Потребтехнике» работаю, в отделе кадров, а он генерал и, ну, хозяин. Вот.

— Вот, — повторил Валера и уверенно продолжил: — Вот так же не бывает.

— Хотите, пропуск принесу? В дирекцию, с подписью Сабирзян Минеевича? В номере лежит. Я сейчас.

— Стоп, — скомандовал Валера и снова посмотрел на ребят.

Юля обернулась было к ним, но Валера уже, кажется, пришел в себя.

— Слушай, и действительно — забавно как получается. Я, главное, недоумеваю, что за Чулманск, как туда ехать, — а тут у нас живой гид, оказывается. Ну, Юль, мы вас порасспрашиваем тогда перед отъездом — я вот только служебное задание уточню, а то пока едем, как царевичи, за тем — не знаю чем. Слав, ты давай билетами…

— А давайте я вместе с вами поеду! — неожиданно для себя выпалила Юля, ужаснулась и тут же загорелась идеей. — В самом деле, давайте, а?

— Ну как… — неуверенно сказал Валера, не успевавший за полетом Юлиной мысли.

— Ну так: у меня ж три дня осталось, это ерунда, я все равно улететь раньше хотела, да билетов не было. А вы если четыре достанете, то и пять сможете, так? А я вам за это все расскажу, и покажу, и проведу, и познакомлю со всеми! — вдохновенно протараторила Юля, улетая в мечты о том, что она сможет показать, с кем и по какому поводу познакомить, — да и мало ли куда улетают девичьи мечты, пока девица болтает.

И Валера согласился. Принял решение — и начал его выполнять. По-мужски.

Он сказал:

— Хорошо. Только, Юль, есть у нас еще одно дело. Может, прогуляемся?

— Куда? — всполошенно спросила Юля, чувствуя, что багровеет скулами и вообще выглядит непристойно.

— Ну, есть там пара вопросов, — уклончиво ответил Валера, потупив глаза, как маленький, понял, видимо, что выглядит забавно, и деловито обратился к Эдику со Славой: — Казанову нашего сюда, быстро. Ну и потом… Билеты и все остальное, вы знаете. Я через часок буду.

Через часок — это вряд ли, сквозь прилившую кровь трудно подумала Юля.

Они вернулись через два часа. Юля вспоминала эти два часа почти до самого конца. И ни о чем не жалела — почти до самого конца.

Началось все скверно, а кончилось слишком быстро.

Зато Юля даже не успела испугаться.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Отеческий долг 20–21 ноября

ГЛАВА 1

Фоксборо.

Тим Харрис

Пока Тим лежал неподвижно, нога почти не болела. Чуть ныла, чтобы помнил: шевелиться не стоит. Тим не хотел шевелиться. Он хотел умереть. Смысла жить больше не было.

Мама заходила каждые десять минут, каждый раз в новой роли: мамы жалеющей, мамы понимающей, мамы-подружки, мамы-подбери-нюни-рохля, наконец — мамы отчаявшейся. Тим жалел ее, но успокоить не мог. Себя было жальче.

В общем, мама закусила пальцы, быстро вышла и снова позвонила папе. Тим старался не слушать, но мама была не в том состоянии, чтобы следить за голосом, а Тим — не в том состоянии, чтобы накрываться подушкой. Мама сперва не хотела говорить папе все подробности, а у него было много дел, и он уговаривал отложить беседу до вечера. Тут мама и закричала: про тренировку, про колено, про проклятый соккер и про операцию. Это слово вытягивалось в тонкий вой — два раза подряд. Еще она воскликнула: «Нет-нет, не перелом, но, Расти, он плачет!» Тиму стало стыдно, и он заплакал.

Тим был не то чтобы железный парень, но последний раз показывал слезы отцу лет восемь назад, еще до школы. Кот Макферсонов на глазах у Тима задрал голубя и подло не позволил Тиму задрать себя. Папа тогда рассказывал про выживание, звериную природу, настоящее горе и мужское к нему отношение так долго, что Тим пообещал себе: больше родители плачущим его не увидят. И обещание держал — до сегодняшнего дня. С сегодняшнего дня обещание, как и все остальное, потеряло смысл.